Почтовый ящик в подъезде, конечно же, был пуст. Писем ждать неоткуда, газеты он перестал выписывать года три назад, а время счетов еще не пришло. Тем не менее, проходя мимо, он заглянул в круглые дырочки — не белеет ли что-нибудь внутри. Вполне логично было бы найти там анонимку с угрозами. Анонимки почему-то упорно не приходили, и это само по себе уже было тревожным признаком: враги понимали, что пугать его бессмысленно, не на таковского напали, десантники не сдаются. А если враг не сдается — ну, сами знаете, что с ним тогда делают.

Он дохромал до лифта, тяжело опираясь на трость, нажал кнопку вызова и стал ждать, вдыхая специфический запах старого московского подъезда, глядя, как с грохотом и лязгом змеятся в решетчатой шахте толстые лоснящиеся петли кабелей. Раньше здесь стояли другие двери, припомнил он. Их надо было открывать самому сначала металлическую, а потом двустворчатую дверь кабины с узкими стеклянными окошками, через которые было видно, есть кто-нибудь внутри или нет. Металлические двери всегда ужасно громко лязгали, как бы аккуратно ни старался ты их закрыть; а плафон в потолке, помнится, был круглый, и было очень интересно, выглядывая в узкое окошко, считать проплывающие мимо перекрытия.

Добравшись до седьмого этажа, он двумя поворотами ключа открыл старенький накладной замок производства Харьковского тракторного завода и, толкнув обитую потертым дерматином дверь, вошел в свою пропахшую тяжелым холостяцким духом однокомнатную квартиру. Голову уже начинало ломить, в висках зловеще барабанил пульс. Он запер дверь и, треща рассохшимся затоптанным паркетом, направился на кухню. В прихожей его качнуло, и он зацепился плечом за вешалку, сшибив ее на пол вместе с висевшим на ней тряпьем. Выматерившись, Быков переступил через образовавшуюся неопрятную груду и, попутно захлопнув постоянно открывавшуюся дверь совмещенного санузла, вошел в кухню.

Здесь, по крайней мере, царили чистота и армейский порядок. Львиную долю своего «домашнего» времени Виктор Быков проводил именно здесь, заходя в комнату, только чтобы посмотреть телевизор да выбрать что-нибудь почитать на сон грядущий. У него была действительно неплохая библиотека, состоявшая процентов на семьдесят пять из роскошных подписных изданий пятидесятых годов: мать когда-то занималась этим делом всерьез, прививая сыну любовь к книгам. Эту комнату Быков не любил: слишком многое здесь напоминало о матери, вызывая острую тоску пополам с раздражением. Слишком много было в Анне Ивановне Быковой этого беспомощного толстовства, бесхребетного всепрощения, вызывавшего порой — прости меня, Господи, — желание ударить.

А вот кухня — это был совершенно другой коленкор. Упираясь изголовьем в древний холодильник марки «ЗиЛ», а изножьем — в двери, стояла узкая односпальная тахта, застеленная серым солдатским одеялом. Отмытые до скрипа тарелки по ранжиру выстроились в проволочной сушилке, а на поверхности кухонного стола, выполнявшего в случае необходимости роль письменного, не было ни соринки, ни пятнышка.

Стараясь не обращать внимания на набирающую обороты головную боль, Виктор подошел к мойке и вывалил в нее рыбу, принесенную в пластиковом пакете. Один лещ все еще судорожно разевал рот и пытался слабо шевелить хвостом. «Вот ведь стервец, — с невольным уважением подумал Быков, — до чего живучий! Окунуть того же Забродова башкой в воду, сколько он продержится — минуту, две? А этому хоть бы что. Отпусти его сейчас в речку, через пару минут будет как огурчик — только хвостом вильнет, и поминай как звали… А с рыбой он меня ловко подловил. Откуда, мол, в этом озере лещ? От верблюда, — с внезапным раздражением подумал он, — вот откуда. Черт его упомнит, это озеро, какая в нем рыба водится! Некогда мне было вспоминать, какая подвернулась, такую и купил.