— Черт его знает, Андрей. Может, испортился? Я вчера к нему не подходил.

— Что ж ты делал целый день?

— Читал. Ты знаешь, у скандинавов есть одно интереснейшее предание…

Он осекся, так как Мещеряков отчаянно замахал на него руками.

— Уволь, уволь, Илларион. Некогда мне твои байки слушать. Меня работа ждет.

— Ладно, работник. Говори, чего тебе надобно, старче, а то у меня скоро жабры вырастут при такой погоде.

— Кто ж тебя в такую погоду на улицу гнал? Ничего мне от тебя не надо. Я просто хотел узнать, как ты.

— Как трогательно. Я что, тяжелобольной?

— Иногда мне кажется, что так оно и есть. Ты понимаешь, во что ты впутался?

— Я, Андрей, ни во что не впутывался. Меня впутали — это да.

— Будь осторожен, Илларион. Помощь нужна?

— Да пока что нет, но все равно спасибо. Как твое расследование?

Мещеряков выразительно покосился в сторону шофера и незаметно для последнего постучал себя согнутым пальцем по лбу. Подумав, вздохнул и полез из машины под дождь.

— Пойдем. Только давай хотя бы в твою подворотню спрячемся, что ли. Капает ведь.

— Я тебе уже полчаса об этом толкую. Пошли.

Очутившись в арке, Мещеряков достал сигареты и протянул открытую пачку Забродову.

— Я натощак не… Впрочем, давай. Правила хороши, если их время от времени нарушаешь. Что-то я сегодня в миноре.

— Погода, — понимающе сказал Мещеряков и дал Иллариону прикурить.

— Да нет, Андрей, погода тут ни при чем. Просто подумалось вдруг, сколько на свете всякой сволочи. Ты представь, что все, чем живет обычный, нормальный человек, это тоненькая пленка на поверхности громадного болота. Вот он живет, любит, на работу ходит, а под ним — трясина, бездна. Не так шагнул — и по уши в дерьме…

— Опять философствуешь, Илларион.

— Да при чем тут философия? Ты погляди вокруг! Ведь все, что ты видишь, всего-навсего картонный фасад, декорация. А за ней — огромное темное пространство, где кто только не бродит и чего только не творится.

— И что? Ты-то всю жизнь за этим фасадом прожил. По ту сторону декорации. Хотя, пожалуй, не совсем. На границе света и тьмы, так сказать. Тьфу, Забродов, заразил ты меня своей мерихлюндией. Что это с тобой?

— Встретил я сегодня одного человека. У нее на днях пропал муж вместе с трехлетней дочкой.

— Как так пропал? В бега подался, что ли?

— Да нет, просто пропал. Убили, скорее всего.

— Да, печально. Да что ж тут поделаешь, люди каждый день гибнут.

— Да? Вон там, в сквере, у фонтана, стоит женщина. Пойди и расскажи это ей.

— Да что ты ко мне привязался! Я-то здесь при чем?

— Все мы ни при чем. Ладно, полковник, замнем это дело. Что там у тебя с Алехиным?

— Полный тупик, Илларион. Все ниточки в этом деле оборваны, все концы отрублены. ФСБ и милиция землю роют, аж комья во все стороны летят, и никаких результатов. Что в первый день знали, то и сейчас, с той поправкой, что все следы, которые еще могли там оставаться, теперь дождем смыло. Очередной ментовский «глухарь». Мы по своей линии отрабатываем связи Алехина, но пока тоже безуспешно. Удалось выяснить, что Алехин незадолго до смерти встречался с генералом Рахлиным, под началом которого служил в Чечне.

— С Рахлиным говорили?

— А как же. Факт разговора он не отрицает. Говорит, что встретились случайно, разговорились.

— Это уже что-то. И о чем, по словам генерала, был разговор?

— Да ни о чем.