Что вам больше всего нравится, когда вы пишете письма? Когда вы их пишете?

Писать письма — как стихи, рассказы, романы — помогает мне не сойти с ума или не бросить все. Я пишу письма по ночам, когда пью; как и все остальное.

О поэзии и ремесле

В стихах вы иногда пишете о том, как вам нравится сидеть за машинкой, как легко быть писателем и так далее. Как вы относитесь к работе с девяти до пяти, к миру рабочих дней и тех целей, к которым стремится большинство?

С девяти до пяти — одно из величайших зверств, навязанных человечеству. Отдаешь свою жизнь функции, которая тебя не интересует. Эта ситуация меня так отталкивала, что я вынужден был пить, голодать и связывался с безумными феминами просто потому, что это не работа. Для такого, как я, идеал, конечно, жить собственной писаниной, своим творчеством. Только в пятьдесят я понял, что раньше на такое был не способен, а тут начал зарабатывать столько, чтобы хватало на жизнь и без рабочего дня с девяти до пяти. Мне, конечно, повезло, потому что я тогда работал на почтовую службу Соединенных Штатов, и почти все ночи были длиной одиннадцать с половиной часов, а выходные, как правило, отменяли. Я был близок к безумию, и все тело у меня стало сплошной массой нервов — до чего ни дотронусь, хоть криком кричи, я с большим трудом поднимал руки и поворачивал голову. Работу я бросил в пятьдесят, и писать вроде бы стало полегче.

А писать стихи — или писать вообще — помогает вам справляться с той безмозглостью, которую вы ощущаете вокруг?

Если пишешь, ты жив, потому что это ослабляет чудищ в мозгу, — они переходят на бумагу. Список ужасов, видимо, самовосстанавливается и на письме часто выходит с юмором или радостью. Пишущая машинка своим пением часто успокаивает печаль в сердце. Это чудо.

Вы постоянно отказывались обращаться к политике на литературной арене, отказывались иметь отношение к «школам» или направлениям. Но в недавнем своем стихотворении против «академиков» и вообще консервативной поэзии вы говорите:

Вы считаете себя как бы в центре какой-то непризнанной пролетарской поэзии, которая все больше находит выход через маленькие издательства и журналы?

Говоря о стихах вообще, я не вижу себя ни в каком центре ничего, кроме себя самого. Я путешествую один. Это стихотворение, которое вы привели, написано для других, не для меня. То есть я чувствую, что вперед постепенно выступает более человечная, доступная, однако истинная и звонкая поэзия. Особенно я это замечаю у некоторых «малышей»; там намечено движение к большей ясности, реальности… а академики по-прежнему стоят тихо, играют в свои тайные и застойные игры, снобские и кровосмесительные, которые в конечном итоге направлены против жизни и правды.

Вашу работу по-прежнему игнорирует большинство антологий в США — за парой заметных исключений: вы появились в «Нортоновской антологии поэзии» и в «Географии поэтов» (издательства «Бэнтэм»). Почему так происходит, на ваш взгляд, и каково вам опубликоваться в «Нортоне», вероятно самой широкоизвестной антологии для колледжей?

Я не знал, что меня взяли в «Нортон». Если так — нормально; думаю, это никого не прикончит. Я не специалист по антологиям. Их тоже люди составляют — кто-нибудь один, как правило. И так или иначе, они связаны с университетами, а потому консервативны, осторожны и волнуются, как бы им работу не потерять. То, что они выбирают, едва ли способно шокировать монахиню или водителя автобуса, а вот убаюкает запросто.

Помимо книг в «Блэк спэрроу», вы продолжаете публиковать стихи по преимуществу в маленьких журналах.