Когда он вернулся, она обняла его за шею и припала к его губам: от него пахло рвотой. Люлю разрыдалась.
– Я простудился, – объяснил Анри.
– Давай ляжем, – плача, предложила она, – я могу остаться до утра.
Они легли. Люлю сотрясалась в отчаянных рыданиях, ведь она вновь обрела свою комнату, свою чудесную чистую постель и красный отсвет в зеркале. Она ждала, что Анри обнимет ее, но он не шевелился: лежал, вытянувшись пластом, словно кто‑то положил в постель бревно. «Он сейчас выглядит так, будто говорит с каким‑нибудь швейцарцем». Она обхватила его голову руками и внимательно вглядывалась в его лицо. «Ты чист, да, ты чистый». Он захныкал.
– Как я несчастен, – всхлипывал он, – никогда я не был таким несчастным.
– Я тоже, – согласилась Люлю.
Они долго плакали. Наконец она успокоилась, потушила свет и положила голову ему на плечо. Если бы они могли лежать так всегда, чистые и печальные, как сироты; но это невозможно, так в жизни не бывает. Жизнь – это огромная волна, которая накатывалась на Люлю, вырывая ее из объятий Анри. «Твои руки, твои большие руки. Он гордится тем, что они такие большие, говорит, что у потомков древних родов всегда большие конечности. Он уже не будет обхватывать меня за талию своими ладонями – мне бывало слегка щекотно, но всегда приятно, потому что он мог почти смыкать пальцы. Неправда, что он импотент, он просто чистый, чистый – и чуть‑чуть лентяй». Она улыбнулась сквозь слезы и поцеловала его пониже подбородка.
– Что я скажу родителям? – спросил Анри. – Моя мать с ума сойдет.
«Госпожа Криспен с ума не сойдет, наоборот, будет в восторге. Они станут говорить обо мне за обедом, все пятеро, говорить с осуждающим видом, как люди, которые уже давно знали об этом, но не желали этого касаться из‑за присутствия младшей сестры – ей всего шестнадцать, она еще слишком молода, чтобы обсуждать при ней некоторые темы. Госпожа Криспен будет смеяться в душе, потому что она знала все заранее, ей всегда все известно и она ненавидит меня. О, какая грязь! И внешне все против меня».
– Не говори им сразу, – умоляла она, – скажи, что я поехала в Ниццу поправить здоровье.
– Они мне не поверят.
Она осыпала лицо Анри частыми, быстрыми поцелуями.
– Анри, ты был не слишком ласков со мной.
– Верно, – сказал Анри, – я уделял тебе мало внимания. Но и ты, – заметил он, подумав, – не была особенно ласкова со мной.
– И я тоже. У, какие мы несчастные!
Она заплакала, да так горько, что едва не задохнулась; скоро рассветет, и она уйдет. «Никогда, никогда мы не можем сделать то, чего хотим, нас все время куда‑то заносит».
– Ты не должна была так уходить, – сказал Анри.
Люлю вздохнула.
– Я очень тебя любила, Анри.
– А теперь не любишь?
– Не в этом дело.
– С кем ты уезжаешь?
– С людьми, которых ты не знаешь.
– А откуда ты знаешь людей, которых не знаю я?! – яростно спросил Анри. – Где ты с ними встречалась?
– Не надо об этом, мой любимый, мой маленький Гулливер, не строй из себя супруга в такую минуту.
– Ты едешь с мужчиной! – в слезах воскликнул Анри.
– Послушай, Анри, клянусь тебе, что нет, клянусь жизнью моей матери, что мужчины мне сейчас отвратительны. Я еду с одной четой, пожилыми людьми, друзьями Риретты. Я хочу жить одна, они найдут мне работу; о, Анри, если б ты только знал, как мне необходимо побыть одной, как мне все это опротивело.
– Что? Что именно тебе опротивело? – спросил Анри.
– Все! – поцеловала она его. |