|
Когда он хочет что-то сказать, поцелуем затыкает ему рот. Как будто не хочет выслушивать его поправлении. Он снимаете нее платье, расстегивает лифчик и относит ее в спальню. В постели следит, бы не испортить ее элегантную праздничную прическу. Потом она встает, одевается, едет к семи в ресторан на Краковском Предместье и в полночь, установленную физиками и астрономами, поздравляет с Новым годом другого мужчину, своего мужа. А он тем временем, в эту «другую полночь», выпивает остатки шампанского из бутылки, которая стоит у кровати в спальне, борется с собой, чтобы не позвонить ей, пишет очередную эсэмэску, которую не отправляет, и начинает — как и каждый год, около двух ночи — составлять список новогодних решений.
За окнами гаснут последние фейерверки, мать уже перестала названивать, соседи за стеной — уже просто приглушенный шум. Новый год. Время обещаний и веры в то, что с утра все начнется заново, станет лучше и счастливее. Достаточно поддаться магии начала, установленного физиками и астрономами, обнулить счетчик и составить список клятв и обещаний, которые мы все равно не исполним. Первую сигарету закурим сразу после новогоднего обеда, в середине января перестанем верить, что к концу года бегло заговорим по-английски, похудение отложим до «лучших времен» — летнего отпуска. До тех пор и так все об этих обещаниях забудут. И тем не менее в эту особенную, новогоднюю ночь нам неизменно кажется, что начинается не только новый год — новым станет все. В эту ночь мы проведем психологически и переучет, исповедаемся перед самими собой, отпустим себе грехи и пообещаем, что с утра будем лучше и добрее. В основном к себе самим. Он тоже в это верит. Так же, как и в ее новогоднее «скоро», впервые прозвучавшее пять лет назад. Из ящика тумбочки он достает помятую тетрадь и записывает свои решения. «Забыть о ней!» Десять раз. Для верности. Как в декалоге. Он листает страницы тетради, перечитывает обещания прошлого года. «Забыть о ней» — без восклицательного знака и только пять раз…
Функция распределения страдания
Марчин не любит, когда его называют Мартином. Ему семнадцать лет, он живет с родителями на девятом этаже в блочном доме в Рюссельхайме, в самом рабочем из рабочих поселков близ Франкфурта. Встает утром в шесть, чтобы успеть на занятия в гимназию в другом городке около Франкфурта, где нет, никогда не было и никогда не будет никаких блочных домов. Его отец, если не работает в этот день во вторую смену — на конвейере «Опеля», — или не собирается в третью, ездит на родительские собрания, облачаясь по этому случаю в свой лучший костюм. Марчин неизменно первый ученик в классе, и отец, вернувшись с родительского собрания, заходит в комнату сына, садится на диван-кровать, смотрит на него и ничего не говорит. Марчин знает, что в этот момент отец гордится им, и точно знает, что отец хотел бы ему сказать, если б сумел найти слова. А отец, посидев пару минут, вдруг встает, крепко обнимает его, после чего идет на кухню и достает из холодильника три пива. Две бутылки ставит перед собой, из одной аккуратно наливает в стакан и протягивает Ане, матери Марчина. Как-то раз после родительского собрания Аня сказала мужу, что хорошо было бы поехать в «настоящий отпуск». Она правда очень рада, что он — немец — тоже любит Xeль, но вот дети… «Хорошо было бы хоть разочек отдохнуть как-то иначе». Она знает, это очень дорого, но у Марчина в школе все после каникул такие истории рассказывают… Отец не дал ей договорить. Он не любил слушать, о чем рассказывают ребята в школе у Марчина. Она взяла дополнительные дежурства в больнице, он целый год брал ночные смены. Двадцатого декабря они сели на самолет во Франкфурте и полетели в Таиланд, на остров Пхукет. |
