– Даже колхозный сарай показался бы мне великолепным дворцом, если бы в нем, в стоге сена, спала ты. Слушай, а у тебя не будет проблем с практичной домохозяйкой? Вдруг соседи шепнут ей, что ты приглашаешь в квартиру мужчин?

– Не мужчин, а мужчину! – возмутилась Катя. – У меня еще никого не было в гостях! Но ты прав. Давай я войду первая, а ты поднимайся через пять минут. Как это унизительно! Почему я должна прятаться? Ну ладно, ерунда.

* * *

Пяти минут Катерине хватило, чтобы проникнуть в квартиру, прижать к сердцу колор-пойнта, окинуть скептическим взглядом интерьер, снять свингер, поправить волосы, заглянуть в холодильник и поставить на плиту чайник.

Ник стоял на пороге, и интерьер комнаты его совершенно не волновал. Он смотрел на Катю остановившимся взглядом, видимо восхищенный и потерявший дар речи. «Да, костюм просто блеск! – подумала Катерина. – Я в нем неотразима».

Ник молча разделся, прошел в комнату и сел на скрипучий диван. К жизни его вернул Джим. Молнией он пересек комнату и вцепился зубами в ногу музыканта. Катя изумленно вскрикнула и бросилась на помощь. Кот чрезвычайно трудно отделялся от ноги гостя, он рычал и вращал глазами. Лицо Ника стало молочно-зеленого цвета.

– Джим! Что за поведение! – Катя держала извивающегося кота на вытянутых руках. – Мне придется запереть тебя на кухне. Извини, Ник. Это Орысин кот. У него психическая травма.

– А я решил, что он проголодался, – хмуро сказал Ник, растирая ногу.

Катя закрыла Джима на кухне.

– Странно. Не думала, что он может быть таким агрессивным. Ник, у тебя интересный одеколон…

По комнате распространялся тонкий, сладковатодревесный запах.

– Мой любимый, – отозвался Ник.

Он отбросил волосы назад рукой, и Катя увидела, что его лоб покрыт капельками пота, а глаза – в мелкой сетке кровеносных сосудов.

– Мой любимый одеколон. «Фаренгейт».

– «Фаренгейт»… – медленно повторила Катя, словно прислушиваясь к произношению слова. – «Фаренгейт»…

Смутная догадка пронеслась в ее голове. Ник с каждой минутой становился все более неузнаваем: его губы беззвучно шевелились, а взгляд цеплялся за Катину фигуру, облаченную в красный костюм, шарил по нему.

Снежный ком беспорядочных мыслей покатился с горы. «Любимый одеколон убийцы! Тот, который купила Орыся! Джим был в квартире, когда маньяк… Джим узнал его! „Фаренгейт“! Он подставил Леонида, свалил все на него! Сейчас он меня задушит! И никто не узнает, что это сделал он. Никто не видел, что он пришел ко мне в квартиру! Никто не видел меня с ним вдвоем! В офисе я сама попросила его держаться официально, чтобы не навлечь гнев Киры Васильевны, – никто и не вспомнит! Точно так же он поступил и с Орысей: никто не знал, что она встречается с ним! Но ведь если… Но ведь если он убьет меня, все поймут, что Леонид ни при чем! Он ведь сейчас в тюрьме!»

– Теперь я буду осторожен, – словно отозвался Ник на ее мысли. – Раньше я бросал их где попало. А тебя я зарою в землю. И никто никогда тебя не найдет.

Катя с ужасом глядела на Ника. Потом она перевела взгляд и увидела свои руки. У Кати было богатое воображение, поэтому она тут же представила свои изящные кисти с нежной белой кожей и блестящими красивыми ногтями в виде полуразложившейся желеобразной гнили, облепленной мокрой землей. К горлу подкатил комок. «Никто мне не поможет! – горестно всхлипнула она.