Оберте не в силах больше выносить этой тишины, этого ожидания. Он привык действовать, подчинять события своей воле. И он слоняется меж четырех стен, поставивших перед ним задачу, исходных данных которой он впервые в жизни не может уяснить. А ведь на этом заводе считать умеют все. Здесь царит свой особый мир чертежей, диаграмм, всевозможных графиков и уравнений. И когда мозг человека не в силах справиться с цифрами, на помощь ему приходят машины, с головокружительной быстротой разрешают они тайну материи, переводят ее секреты на простой язык формул, доступный на заводе каждому. А тут…

— Он не мог уйти! — взрывается Оберте.

— Да, — подтверждает Бельяр. — И все-таки он исчез.

— Вы не заметили… Ну, не знаю… какой-нибудь силуэт, тень… хоть что-нибудь.

— Ничего.

— И ничего не слышали?

— Сорбье позвал на помощь, потом послышался выстрел. Вот и все.

Патрон возвращается в кабинет Бельяра, кружит по комнате, открывает дверь в вестибюль, снова закрывает ее, проводит рукой по рядам ящиков с картотекой.

— А в чертежном зале? — спрашивает он.

— Никого не было… К тому же Леживр стоял снаружи у самой двери… а другого выхода нет.

— Невероятно, — ворчит Оберте. — Ведь вам известно, сколько весил цилиндр!

— Двадцать килограммов.

— Вот именно, двадцать. Вы представляете себе, как бы вы удирали со свертком весом в двадцать килограммов?

— Я бы недалеко ушел, — говорит Бельяр.

— И я тоже. А ведь я не дохляк какой-нибудь.

Резко звонит телефон, они, пораженные, сжимают кулаки. Оберте подбегает, хватает трубку.

— Да… Директор слушает. Проводите его сюда.

Он объясняет вопросительно глядящему на него Бельяру:

— Это ваш друг… Боюсь только, что и он не умнее нас!

II

Марей на первый взгляд и в самом деле казался не умнее директора. Это был плотный, сангвинического склада человек, лысый, с голубыми в еле заметных красных прожилках глазами, с веселым выражением лица. Но его тонкий насмешливый рот, складка, идущая от носа, вдруг выдавали его истинную натуру, без сомнения страстную и сильную, скрывавшуюся под этой приветливой маской. На нем был плохо сшитый габардиновый костюм. Брюки скрутились валиком вокруг плетеного кожаного ремня. На лацкане пиджака множество тоненьких выгоревших ленточек.

— Марей, — произнес он, быстро протягивая руку.

Увидев труп, он на секунду замер. А директор уже пустился в объяснения.

— Простите, — прервал его комиссар, — здесь ни к чему не притрагивались?

— Только к телефону.

Марей наклонился над убитым, перевернул его на спину. Рука Сорбье безвольно упала на ковер, другой он все еще прижимал небольшую кровоточащую рану на животе.

— Бедняга Сорбье! — произнес Марей. — Насколько мне известно, это самое страшное ранение. К счастью, он недолго мучился.

Он выпрямился, вытирая покрытую капельками пота лысину.

— Итак… Мне говорили о неком фантастическом исчезновении. Что произошло?… Вы не возражаете?

Он достал из кармана пачку «голуаз» и уселся на краешек письменного стола Бельяра, небрежно покачивая ногой, и сразу же словно что-то изменилось в атмосфере, царившей в комнате. Появилась какая-то надежда, словно у постели больного, когда пришел, наконец, врач и можно переложить ответственность на его плечи.