Вечером Прокофий, поручив брату Захару, не задерживаясь под Рясском, идти следом за убегающим ворогом, по-хозяйски развалившись после баньки на широкой лавке в воеводской избе, внимательно слушал Мураша.

— Кто был — не ведаю, — излагал тот чуточку подобострастно, но в то же время и деловито — не любил Прокофий угодничества.

— Кто был — я уже сведал, — перебил его Ляпунов. — Мы ж с Захаром не токмо полон отбили, но и прихватили кой кого, кто удрать не успел. Шли на тебя мурзы ногайские — Досмагмет-ага да Конкар-ага. Прознали поганые, что царь-батюшка скончался, вот и решили пощипать Русь, да, вишь, пришлось самим ощипанными бежать. — И гулко, как в бочку, захохотал. Отсмеявшись, предложил: — Лучше о потерях поведай. Сколь людишек полегло, сколь в пополнение попросишь?

— Коль пару десятков подкинешь — рад буду, — уклончиво заметил воевода.

— Ты ж у меня полгода назад десяток просил, — удивился Ляпунов, — а ныне лишь два. Что-то я в толк не возьму — неужто всего одним десятком отделался?

— Восемью, — поправил воевода. — Изготовиться успели, хошь и подвели Сакмагоны, не успели упредить, — и пояснил: — Свезло нам, что Василиса, лекарка наша, с утра за травами в лес подалась.

— Помню такую, — кивнул Прокофий. — Еще отец заповедал, чтоб не забывал, кто мне и матери жизнь спас. Хошь и мальцом отсель уехал, но отцову заповедь чту и в памяти держу. А где она?

— Так они с детишками в лес подалась, — замялся воевода. — Как почуяла неладное, так дочке своей повелела немедля к Рясску бежать да братца Дмитрия захватить. Самой-то бежать несподручно — телеса мешали, вот и не успела.

— Ишь ты, — мотнул головой Прокофий. — Горе-то у Третьяка какое. Он же ее так любил, что чуть ли не на руках таскал. Вот уж беда так беда у мужика. Надо бы утешить словом. Где он сам-то?

— Рядом с ней лег, — сумрачно ответил Мураш…

Едва Третьяк услыхал от дочери, что на Рясск движется несметная туча степняков, как тут же метнулся за ворота.

— Ты куда, оглашенный?! — вытаращил глаза стражник, закрывавший их. — Убьют ить тебя!

— Женка моя там осталась, — крикнул на ходу Третьяк, устремляясь по мосту в сторону леса.

Василису он увидел почти сразу. Спотыкаясь и падая, та со всей мочи спешила в город, до которого оставалось не меньше трех верст. Никогда в жизни Третьяк так не бегал, как в этот день. Ноги сами несли к одинокой фигурке, спешащей навстречу. Подбежав, схватил за руку — времени для объятий уже не оставалось, — и потянул за собой, обратно в крепость. Та не противилась, но чувствовалось, что сил у женщины почти не осталось. Однако, оглянувшись назад и увидев выезжающих на опушку всадников на приземистых лошаденках, она сумела-таки на время заставить себя не отставать от мужа, но длилось это недолго. Теперь даже страх, извлекший из нее остаток сил для бега, не мог побудить ее продолжать движение.

— Один спасайся! — отчаянно крикнула она Третьяку. — Не уйти нам вдвоем.

— Врешь! — зло крикнул тот. — Однова спасти не возмог, так ныне не бывать тому. Либо вместях добежим, либо… — Он, не договорив, решительно шагнул к ней и, подняв Василису на руки, вновь рванулся к городу.

На бег он теперь перейти не пытался. Статная женщина весила и впрямь немало. Сил хватало только на быстрый шаг, да и то пока — уж больно быстро они кончались.

Заливной луг перед рекой Хуптой, за которой ждало спасение, одолеть он не успел — ногайцы оказались быстрее.