— Извини, милый. Посмотри-ка лучше, что я нашла!

— И не пытайся снова уклониться от разговора. Просто подержи его в теплом кулачке, пока будешь отвечать на мой вопрос. Ты говорила о своем тысячелетнем ученичестве.

— И что же?

— Но ты же сказала, что умерла в 1918 году. Архангельская труба прозвучала в 1994-м — это я знаю. Был там. Это случилось всего лишь спустя семьдесят шесть лет после твоей смерти. Мне кажется, что труба прозвучала всего несколько дней назад, ну может, месяц, не больше. Однако я уже столкнулся кое с чем, случившимся, видимо, семь лет спустя после Судного дня. Но все же не девятьсот или почти тысяча! Я не дух, я живой во плоти. И я не Мафусаил. (Черт возьми, неужели мы с Маргретой расстались тысячу лет назад? Это же несправедливо!)

— Ох! Алек, в вечности «тысяча лет» — не какое-то конкретно определенное время. Просто эти слова означают «долго». В данном случае достаточно долго, чтобы сказать, обладаю ли я талантом и способностью к данной профессии. Так много времени потребовалось потому, что, хотя я и закоренела во грехе, и осталась такой, и почти каждый клиент возбуждает меня так, что я могу потолок пробить, в чем у тебя была возможность убедиться, но сюда я прибыла, ничего не зная о сексе. Абсолютно ничего. Однако я училась, и в конце концов сама Мария Магдалина поставила мне высшие оценки и рекомендовала меня на постоянную работу.

— Неужели она здесь?

— О, она здесь приглашенный профессор. Постоянное место ее работы на небесах.

— И чему же она там учит?

— Понятия не имею, но наверняка не тому, чему тут. Во всяком случае, я так думаю. Хм-м… Алек, она принадлежит к числу извечных великих. Она живет по своим правилам. Однако на сей раз тему меняешь ты. Я пыталась сказать тебе, что не знаю, сколько времени продолжалось мое ученье, поскольку время здесь течет так, как ты сам того хочешь. К примеру, сколько времени мы с тобой нежимся в постели?

— Хм… довольно долго. Но меньше, чем мне бы хотелось. Думаю, сейчас что-то около полуночи.

— Сейчас и есть полночь, если тебе так угодно. Хочешь, чтоб я теперь побыла сверху?

На следующее утро, когда бы оно там ни было, Пат и я позавтракали на балконе, выходившем прямо на озеро. Она надела любимый костюм Марги — облегающие и коротенькие шорты и «недоуздок», из которого чуть ли не переливалось богатство ее бюста. Не знаю, где и когда она достала эту одежду. А мои рубашка и брюки были выглажены и починены за ночь, нижнее белье и носки — выстираны; в аду, по-видимому, повсюду действуют маленькие бесенята. Кроме того, во второй половине ночи через нашу спальню можно было прогнать целое стадо гусей, и я бы не проснулся.

Я поглядывал на Пат через столик, наслаждаясь ее живой, почти скаутской прелестью, рассматривал щепотку веснушек, щедро рассыпанных вокруг носа, и думал, как странно, что раньше я путал секс с грехом. Конечно, секс может повлечь за собой грех, но ведь любой человеческий поступок может сопровождаться жестокостью и несправедливостью. Сам же по себе секс не имеет даже привкуса греха. Я прибыл сюда усталым, растерянным и несчастным — и Пат сначала сделала меня счастливым, затем заставила отдохнуть, и я сохранил ощущение счастья в это дивное утро.

Я нисколько не меньше жажду найти тебя, моя любимая Марга, но теперь я в гораздо более хорошей форме для продолжения поисков, чем был еще совсем недавно.

А сможет ли Маргрета взглянуть на это с такой же точки зрения?

Что ж, мне кажется, она никогда меня не ревновала.

А что бы я почувствовал, если бы она взяла отпуск — сексуальный отпуск вроде того, каким я только что насладился? Хороший вопрос. Подумай-ка над ним, малыш, потому что соус для гусыни можно использовать и по-другому! Я поглядел на озеро и увидел, как поднимается над ним дымок, как отсветы пламени окрашивают дым в алый цвет… а направо и налево тянутся очаровательные ландшафты начала лета, а вдали виднеются горы с покрытыми снегом вершинами.