— Да-да, именно так и не нужно, — закивал я. — Если уж нет подрамника, а картину нельзя взять целиком, то холст лучше всего сворачивать в рулон, краской наружу.

Именно так. Свернете холст краской внутрь — загубите картину. На реставрацию потом уйдет больше денег, чем она стоит.

— И вот еще что, — сообщила мышка-норушка, в отчаянии засовывая тяжелый сверток под витрину. — Если станете воровать картину из музея, не обрезайте холст прямо по раме.

Совершенно верно. Если не сможете украсть картину с рамой — рамы очень тяжелые, то отогните гвоздики с обратной стороны и достаньте холст, натянутый на подрамник. За обрезанную картину — пусть это Рубенс или Гоген, вам заплатят не больше четверти ее стоимости. И не рыночной, заметьте, а той, что дает перекупщик вору. «Урезанная» картина, она еще и начнет распадаться в тех местах, где прошелся нож. Это только в «Электронике» картины резали опасными бритвами, не понимая, что теперь их стоимость приблизится к нулю.

А здесь, судя по всему, помощник нашей хозяйки салона проявил инициативу — купил картину у кого-то из парижан, а теперь непонятно, что с этой картиной делать? Впрочем, пятьдесят франков не такая уж большая сумма, зато впредь наука.

— А пятьдесят франков, что вы из кассы взяли, я из вашего жалованья вычту, — сообщила хозяйка салона, на что товарищ Гилтонас только крякнул.

А чего это она вычетом из жалованья пугает? Мы же договаривались, что жалованье ее помощнику стану платить я. Или из педагогических соображений? Тогда пусть, ладно.

Слегка успокоившись, мышка-норушка сказала:

— Георгий Иванович, вы потом это чудовище в мусор отнесите.

— Так чего же — сразу и в мусор? — хмыкнул я. — Пусть лежит, хлеба не просит. Может, как-нибудь позже, старая краска понадобится, наскребем. Или холст пригодится.

В ближайшее время ни холст, ни тем более краски, соскобленные с холста, пригодится не смогут. Но вдруг, в будущем? Зачем кидаться старинными картинами, пусть и утратившими свой рисунок? Вот только, просушить бы ее надо, а иначе плесень окончательно все сожрет. Тут уже и технологии двадцать первого века не помогут.

Мария посмотрела на сверток, который она только что пинала, другими глазами.

— Думаете, стоит ее в Петроград отправить?

— В Петроград отвозить смысла нет, — отмахнулся я. — Там у нас нынче своего такого добра хватает, пусть тут лежит.

Ну да. Сколько старых, выцветших и обсыпавшихся полотен нынче валяется в разгромленных усадьбах, да гниют в подвалах? А если к этим безымянным и безликим холстам проявить немножко любви и терпения, то могут получиться вполне приличные «голландцы», да и французы-академисты пойдут. В России народ талантливый живет, а с Русским музеем и Третьяковской галереей я уже договорился. Надо дать задание Трилиссеру — пусть начинают собирать старые полотна и сортировать их по времени написания. И хранилище нужно подыскать, чтобы краски окончательно не обсыпались.

Это в моем времени станут искать пейзажи каких-нибудь захудалых немцев, потом «перелицовывать» и ввозить в Россию под видом полотен Шишкина. А в Европе ценят своих мастеров.