– И буду. – Снова подал голос успокоенный похвалой Ирод, – потому как для Иудеи, я теперь все одно – вне закона, и… Идумея поддержит, и… тысяча талантов.

В этот момент я заметил одетого на светский манер юношу приблизительно моего возраста. Легкой, неслышной походкой, он проскользнул за спину Секст Цезарю, и шепнув ему что-то на ухо, вручил письмо. Это было странно, так как все собравшиеся были одеты как это и подобает в легионе, а значит, и докладывать посланник должен был по установленному правилу, но, по всей видимости к парню это не относилось. Впрочем, никто из собравшихся и бровью не повел, что мол, нарушается устав, из чего я заключил, что юношу здесь все прекрасно знали и не удивлялись его невоенному виду и поведению.

– Гиркану я весточку подам, он обвинения с тебя снимет, не вопрос… – Секст Цезарь развернул послание, и пробежав его глазами, вернул юноше, – …а вот что касается взятия Иерусалима, то пойми и меня. Как могу я – гражданин Рима посягнуть на собственность Рима? Нет уж! Если тебя ваш правитель чем-то обидел, стучись в сенат, к Гаю Юлию к Цицерону, перед ними слово держи. Пусть рассудят по справедливости. Но лучше, у меня оставайся, со всеми своими людьми. С твоим опытом приграничной службы – быстро порядки наведешь на нашей с Иудеей границе. К тому же – кто ты теперь? Должность прокуратора Галилеи потерял, новую не обрел. Правитель Идумеи? Никакой ты не правитель Идумеи, там свой господин имеется. Получается – перекати поле. Вольный господин с тремя когортами воинов. Ни сегодня, завтра с голодухи или скуки ради начнешь селения грабить, на штурм городов пойдешь. Тут тебя уже как разбойника бить придется, к кресту приколачивать.

А станешь служить Риму, ты уже не сам по себе, а государственный муж. Кто такой твой брат Фасаил? Прокуратор Иудеи Римом одобренный, кто такой Гиркан – этнарх Иудеи, милостью Рима на престол посаженный. А кто станешь ты против них – равный! Потому как вы все Римом поставлены на свои места, свое дело делаете. А хорошо дела пойдут, я тебе правление Самарией доверю. Тоже приграничное и страшно волнительное для меня местечко. Туда я бы родственника своего хотел поставить, племянника, сестрова сынка, но боюсь, не выдюжит он приграничной жизни, хватки твоей, опыта нет, да и откуда взяться? А я твоим ребятам в помощь своих ауксилариев бы дал.

Проведать своих пожелаешь, никто, даже Гиркан тебя арестовать не посмеет, потому как за тобой империя. Да и рядом это, чихнуть не успеешь, как из Самарии в Иудею или разлюбезную тобой Галилею доберешься. Смекаешь о чем я?

Правитель Самарии! А ведь и то верно. Можно конечно воевать с Гирканом воинской силой, а можно и так. Как законный представитель римской власти засесть в двух шагах от Иерусалима, как бы сказал мой отец, на расстояния пинка. Сидеть и мирно улыбаться, дожидаясь момента, когда никудышный правитель встанет в подобающую случаю позу, и…

Глава 17

Я уже писал, что в первую мою встречу с Иродом меня поразили не его двор и слуги, не храбрые привычные к нелегкой жизни в приграничье воины. А та нежность, которая исходила от правителя, когда тот прикасался, или хотя бы видел свою супругу – несравненную Дорис подарившую ему старшего и на тот момент единственного сына Антипатра.

Происходившая из родовитой идумейской семьи Дорис подходила Ироду настолько, что иногда казалось, что они созданы друг для друга. Спокойная, рассудительная, как оазис в пустыне усмиряла она не в меру разгулявшиеся страсти своего супруга. Дорис была не просто законной женой и госпожой его постели, Дорис, если можно так выразиться о женщине сидящей на своей половине дворца, Дорис была истинным спутником жизни Ирода – его музой и грацией, его путеводной звездой, женщиной в которой была его судьба, оберег от всех возможных бед, пристань для кораблей, желанная земля любви.