Не избежал этих недостатков и Бондаренко. Очевидно, он боялся, что любимый им Андрей Шелестин не будет выглядеть достаточно героичным. Ему мало показалось того, что Андрей, жертвуя жизнью, отдал себя науке, он еще заставляет его поехать на Север в геологическую экспедицию, хотя к основной работе его это не имеет никакого отношения.

В Сибири Андрей претерпевает ряд приключений. Именно он нашел «краевой прогиб», который искала экспедиция. Именно он принял командование над небольшим отрядом, когда начальник Серебряников получил сотрясение мозга и повредил берцовую кость. Именно он обратил в бегство медведя, от которого ему и пижону-истерику Вальке Маленькому – антиподу главного героя – грозила смерть. Именно он, будучи совершенно больным, пробрался сквозь непроходимую тайгу за вертолетом в Троицк, чтобы спасти завидующего ему друга, «прожигателя жизни» и неудачливого соперника Олега Рахманова, и несколько дней полз, как и подобает настоящему романтичному герою. (Может, эту черту характера безошибочно чувствовали в нем женщины? В двух любовных романах, которые показал нам автор, две девушки, отвергавшие всех поклонников, немедленно ему покорились.)

Обычно впоследствии, в зрелом возрасте, писатели возвращаются к тому кругу вопросов и тем, которые они трактовали в первых своих произведениях, и уже излагают их более обоснованно, скупо и ярко. Возможно, вернется к ним и Борис Бондаренко. Тогда новые произведения его приобретут композиционную стройность, и он легко избежит тех недостатков, которые допускал на первых порах. Ведь эти недостатки – что-то вроде болезни «детства», своеобразной кори.

Будем надеяться, что умная, безусловно интересная в своей основе повесть Бориса Бондаренко «Ищите солнце в глухую полночь» найдет своего читателя, который внимательно станет следить за его творчеством.

Виктор Авдеев

И пусть я упаду на пути – только бы упасть на своем пути.

Часть первая

Год 1961

1

Я видел, как падает снег, когда подходил к окну, и иногда останавливался, чтобы посмотреть, как мягко ложатся крупные хлопья на белую землю. Потом опять принимался ходить по коридору из конца в конец. В одном – гладкая бело-коричневая стена с голубой полосой посредине, в другом – широкое холодное окно, выходящее на пустырь. В дальнем углу пустыря виднеется серое здание морга, и иногда я вижу, как по белой земле, из которой торчат тонкие черные прутья замерзших акаций, катится тележка, накрытая простыней, и тогда невольно приходит в голову, что в этой больнице умирает слишком много людей.

В коридоре всегда холодно и безлюдно, и можно ходить, ни на кого не натыкаясь, и никто не мешает думать.

И я хожу – изо дня в день, вот уже целую неделю. Должно быть, я прошагал за это время не меньше ста километров – ведь я хожу и утром, и днем, и вечером. Приятно ходить после того, как почти месяц пролежал на койке. А когда лежишь целыми днями, и слушаешь одни и те же нескончаемые разговоры о болезнях, и знаешь, что сам серьезно болен, тогда становится совсем скверно. И когда мне разрешили вставать, я стал много ходить.

Семьдесят три шага – от стены до окна. И семьдесят три шага обратно – от окна до стены.

А в палатах все та же шелестящая негромким говором жизнь, и один день в точности похож на другой. Старые неумные анекдоты, плоские шутки; и все неизменно возвращаются к одному и тому же – у кого что болит и у кого сильнее болит. И почему все они так любят говорить о болезнях?

– После вас придется заново красить полы.

Это говорит сестра. Традиционная шутка, на которую полагается улыбаться.

Я улыбаюсь.