Какой же однако долгий путь он прошел с того дня, как юным гасконским кадетом он покинул свою деревеньку Серволь у реки Дордонь, чтобы вступить в войско под командованием маршала Неля! За его блестящие боевые заслуги король сделал его сеньором Шатонеф-сюр-Шарант, затем назначил капитаном над войсками Эвре, а затем и Бомон-ле-Роже. Потом наступил день великого, ужасного поражения, ставший однако для него днем наивысшей славы. Это случилось при Пуатье, где король, а с ним и он сам попали в плен, и где он, неизвестный дворянин без громкого имени сражался в одежде и доспехах французского принца. Вдова Карла Испанского, коннетабля Франции, пожелала, чтобы в этой битве, в которой участвовал цвет французского рыцарства, герб ее супруга, а также ее малолетнего сына, герцога Алансонского, находился в первых рядах сражающихся. Она удостоила этой несравненной чести самого верного товарища покойного. Арно де Серволь, несмотря на два года, пролетевшие с этого дня, не мог забыть чувство гордости, распиравшего ему грудь, когда он облачился в доспехи, украшенные королевскими лилиями, и взял в руки щит с гербом Франции. Голова его горела как в огне под позолоченным шлемом, в руках он держал великолепное оружие. Его тогда Можно было спутать с самим королем. Пока он жив, из его памяти не изгладится эта чудесная минута, когда бок о бок с королем Франции он шел на англичан…

А потом жизнь вошла в свое обычное русло. Английская тюрьма, выплаченный выкуп, возвращение (король остался в Лондоне), женитьба на богатой вдове, потом бездействие, когда он долго не брал в руки оружия, до того момента, как Раймонд де Бо бросил клич, собирая добровольцев, готовых отомстить его сюзерену Луи де Таренту, королю Неаполитанскому, графу Прованскому, за смерть своих отца и брата, убитых по его приказу. Арно тогда собрал вокруг себя все слонявшиеся без дела отряды наемников, которые, чтобы прокормиться, промышляли разбоем, опустошая королевство, пока король находился в плену, и с легким сердцем ринулся во главе своего войска на Прованс, входивший тогда в состав Империи. С тех пор он убивал, грабил, жег, совершал самые страшные преступления, может быть от тоски по слишком великому мгновению навеки утраченной славы…

Из рыцаря он превратился в такого же волка, как и окружавший его сброд. Он любил золото, войну, кровь, и мог упиваться ею допьяна, поскольку теперь ему ничего другого не оставалось…

Когда пробила полночь, Арно Архиерей приказал подать себе мальвазии и попытался утопить в море вина донимавшее его искушение нанести тяжелое оскорбление своему товарищу по оружию. В голове, замутненной винными парами, вскоре забрезжила, все больше укрепляясь, странная мысль. Его состояние нельзя было назвать нормальным, и это безумие, овладевшее им с той минуты, как эта девушка взглянула на него, объяснялось лишь одним: еврейка напустила на него порчу. Как все ее соплеменницы, она была колдуньей!.. Колдуньей!.. ВЕДЬМОЙ!!!

В тот же вечер Бернар Дона явился к своему командиру. Он хотел решить с ним судьбу Деборы, которую он так и не смог увидеть с того момента, как по приказу Арно ее спрятали в замке от чьих бы то ни было глаз. Он встретил Архиерея на сторожевой площадке. В полном вооружении тот вглядывался вдаль, в расстилавшуюся у его ног равнину, исчезавшую постепенно в вечерних сумерках. Арно был один, он стоял опершись о зубец стены. Вид его был мрачен. Дона остановился в нескольких шагах от него, неподвижно замерев в своих доспехах, и заговорил:

– Старый раввин мертв, и никто больше не может требовать выдачи Деборы. Я пришел, мессир, чтобы попросить вас вернуть мне ее. Она принадлежит мне по праву, это военная добыча…

Глядя вдаль, Арно де Серволь даже не шелохнулся. Казалось, он собирается с мыслями. Он знал, что наступит минута, когда ему придется вступить в единоборство, где его противником будет любовь молодого воина, но он хотел сам выбрать этот момент, ибо не чувствовал себя готовым к бою…

Решив, что Арно его не расслышал, Дона повторил свой вопрос.