А шаман сказал ясным голосом:

— Ты, женщина — не бойся. Пройдёт зимняя темень, вернётся солнце — будет сын у тебя.

Покачала вдова головой.

— Погас мой очаг с тех пор, как муж умер. Уже давно в нём огня не разводили…

Шаман улыбнулся еле заметно.

— Обманываешь, женщина. Чая нет — бруснику завариваешь, но огонь горит, — и до дырочки на её малице легонько дотронулся. — Разговариваешь с огнём.

Вдова отпрянула.

— Старая малица, линялая малица, на похоронах мужа прожгла, а новых шкур нет…

— Может, отец ребёнка — и Хромой Волк, муж твой, — шаман сказал. Вроде, даже легче задышал. — А может, и сам огонь. Очень может быть, что сам огонь. Серый летучий пепел осел в твои следы. Вернётся солнце — будет сын у тебя. Солнечная искра. Искра костра. Живой огонь. Сильный человек. Вырастет — будет заступником рода… Всё я сказал.

Глаза закрыл и дышать перестал.

И Ранняя Заря задохнулась. В этот миг почувствовала шаманову правоту.

Может быть, и умерший муж — ребёнку отец. А может, и огонь, в который её слёзы капали. Если уж сам Тихая Птица не знал — теперь никто не узнает.

* * *

Когда сходила на мир долгая ночь, уехал Тихая Птица в Нижний мир на отличных оленях. Богатый человек, Чёрная Скала, самых лучших оленей подарил, чтобы путь старого шамана был лёгок. А нарту Тальник дал, и за тем, как последнее пристанище шаману готовили, Тальник смотрел. Ладонью гладил стенки могилы — лишь бы ни камешка не выпало, лишь бы ни сучка, ни корешка не попалось, чтобы не зацепилась беда, не задержалась хворь. Чтобы ничто не помешало Тихой Птице своих сумеречных медведей к нарте привязать. Добрый был великий шаман Тихая Птица — но умер, а коль так, ничего теперь от него не зависит в Срединном мире.

Все дети Ворона его провожали. Ранняя Заря одна стояла в стороне, отвернув от ветра лицо. Думала, что будет теперь. Чем будет кормить дитя — да какое дитя, сына огня! И кто из мальчика сильного охотника и воина воспитает — без отца. И как сможет эта искорка жизни защитить целый народ.

Ей самой защита нужна.

Стояла Ранняя Заря в стороне, сама себя обхватив руками. Неподвижно — только иногда слёзы пальцами снимала с ресниц.

Но после похорон к ней в пустой тордох, покрытый потёртыми шкурами, Тальник зашёл. Брусок чая принёс, оленью ногу и жира горшочек. Молча положил на поставец, к очагу. Ранняя Заря взглядом поблагодарила его — поняла.

Люди к ней приходить стали. Приносить мясо, жир, юколу, тальниковые прутья для растопки. И смотрели на неё с надеждой — потому что стало в стойбище у Круглого Озера неуютно.

То увидит припозднившийся путник, как клубок огня с чёрного неба в озеро слетит, в воде с шипением исчезнет.

То крохотная рука с чёрными коготками выхватит у женщины драгоценную иголку из-под самого носа и пропадёт под пологом: как теперь жить без иголки? В шкуры завернуться, тальником перепоясаться?

То в тихой морозной ночи завизжат, залают собаки — и взвоет что-то непонятное, не звериным, не человеческим голосом. А наутро увидит охотник у самого своего тордоха ужасный след — будто сухие кости ступни впечатались в наст.

Всем ясно, что беда так и бродит вокруг. А прогнать её некому: коль вдруг заглянет простой человек без шаманского вдохновения в мёртвые пустые глаза твари из Нижнего мира — быть большой беде. И не только для него самого.

Железный Топор всё-таки решился сородичам помочь. Вьюжной ночью в бубен стучал, пел что-то невнятное. Пытался духов к себе призвать — и, видимо, кто-то пришёл: и грохот бубна, и песня оборвались резко, вдруг, и жена Железного Топора завизжала пронзительно.