Хаэмуас опустился на траву. Он сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и долго смотрел, как в доме то в одном, то в другом окне веселым, ярким светом загораются лампы. Прошло еще какое-то время, и все огни погасли. С противоположной стороны стены, окружавшей сад, где располагались помещения для прислуги, обширные амбары и огромные кухонные постройки, слышались веселые взрывы смеха, громкий стук костей и фишек. Вскоре стихли и эти звуки.

Из-за кустов показался свет лампы, и до Хаэмуаса донесся голос Касы:

– Царевич, ты здесь?

– Да, – ответил Хаэмуас, не вставая с места. – Что-то мне не хочется спать, Каса. Разбери мне постель и поставь воду в прихожей, чтобы я мог умыться перед сном. А потом можешь идти отдыхать.

– Сам умоешься, царевич? – В голосе Касы слышалось возмущение, хотя Хаэмуас и не мог видеть его лица. – Вообще-то, я…

– Спокойной ночи, Каса, – твердо произнес Хаэмуас, и свет лампы, тревожно метнувшись в сторону, вскоре исчез за невидимыми колоннами. На самом деле у Хаэмуаса слипались глаза и все тело словно налилось свинцовой тяжестью, но под покровом этой телесной усталости его душа пребывала в смятении.

Когда в доме погасла последняя лампа, Хаэмуас поднялся, собираясь прогуляться по усадьбе, может быть, взглянуть на реку, но вместо этого он, сам того не желая, спустился к причалу, отвязал маленький ялик и достал весла. Это безумие, вновь и вновь убеждал его голос рассудка, но Хаэмуас словно зачарованный сильно работал веслами, зорко оглядывал пустынные, залитые лунным светом речные берега и при каждом ударе повторял про себя имя Табубы.

Мимо проплыли погруженные в молчаливую тьму северные предместья. Один раз на реке ему попался ярко освещенный плот, на котором развлекались любители покутить, но вскоре шум и крики стихли вдали. Хаэмуас повернул к восточному берегу, не обращая внимания на усталость и боль в ногах и плечах. «Я не должен этого делать, – говорил он себе. – Если кто-нибудь меня увидит, люди решат, что великий царевич лишился ума. Возможно, так и есть. Возможно, я попал во власть некоего волшебства. Возможно даже, что в эту минуту я лежу у себя дома в собственной постели и мне, очарованному луной, повелительницей Тота, только грезится, что я чего-то хочу, куда-то плыву. Что же, пусть чары длятся подольше. Пусть одолеют меня, пусть эта ночь рассеет живое время, истинную реальность, пусть приведет меня к ее дому, где я смогу, словно влюбленный юноша, стоять, скрытый полночной тьмой». Вода серебристыми струйками стекала с его весел, легкие волны бежали по реке, постепенно замирая и растворяясь во тьме там, где находился невидимый берег.

Крошечный причал перед ее домом легко было не заметить, так густо он был окружен прибрежной зеленью, но Хаэмуас точно подвел лодку к нужному месту. Он вышел на берег, привязал ялик и двинулся вперед по тропинке. На песчаной дорожке, усыпанной ломкими пальмовыми листьями, его шаги были совсем не слышны. Высокие деревья по обе стороны быстро уходили в темноту, неподвижные и величественные, словно колонны в храме, а их кроны высоко над головой нависали огромным шатром. Теперь Хаэмуас был почти уверен, что он в зачарованном сне. Еще один поворот тропинки, и его взору откроется дом с белыми стенами, сумрачно и таинственно сереющими в темноте, с закрытыми наглухо крошечными окошками. Он продолжал путь.

Вдруг Хаэмуас краем глаза заметил в стороне какое-то неясное движение и на время позабыл о своем ощущении нереальности происходящего. Он остановился. Кто-то крался за ним следом. «Надо было по крайней мере взять с собой Амека, – подумал Хаэмуас, напрягая слух и зрение. – Какой же я глупец». Он напряженно ждал, когда между деревьев послышится еще шорох. Шорох послышался, и через секунду, ступая по земле босыми ногами, навстречу ему вышла Табуба.