– Ты хочешь сказать, что в твоих силах разобраться… перевести, что здесь написано?

Хаэмуас нетерпеливо ткнул пальцем в гладкий светлый папирус, который Сисенет любовно сжимал в руках. Его гость удивленно приподнял брови.

– Конечно, царевич, – сказал он. – Подожди еще секунду, и я запишу для тебя полный перевод.

Не веря своим глазам, Хаэмуас смотрел, как Сисенет положил свою дощечку поверх свитка, чтобы папирус не сворачивался, и начал писать. Перо громко и уверенно скрипело по гладкому и ровному, без единого пятнышка, папирусу, предусмотрительно заготовленному человеком, временно исполняющим у Хаэмуаса обязанности писца. Хаэмуасу стало вдруг трудно дышать. Страх и волнение охватили все его существо, когда он стоял там, наклонившись к Сисенету, низко опустившему над работой гладкую черную голову. Хаэмуас нервно зажал руки между коленями и словно зачарованный глядел на стройные колонки иероглифов, быстро выбегающие из-под пера. Текли минуты. Как может этот человек оставаться столь невозмутимым и спокойным? Эта мысль не оставляла Хаэмуаса. Хотя, возможно, то, что он пишет, вообще ни имеет большого значения. Может быть, это любовное послание в стихах, дневниковые записи о каких-то радостных внутрисемейных делах или же просто какой-нибудь список… Но тут ему припомнились странно знакомые ритмы и напевы этих фраз, припомнилась легкая высохшая рука мумии, сжимавшая свиток, и больше он не мог думать ни о чем ином.

Хаэмуасу показалось, что прошло ужасно много времени, когда Сисенет наконец поднял голову и положил перо в специальный желобок, выдолбленный в дощечке. Не говоря ни слова, он взял свой папирус и протянул его Хаэмуасу, который, касаясь его пальцами, так и не смог унять дрожь в руках. В комнате становилось все жарче, первая прохлада раннего утра сменялась удушающей бесконечной дневной жарой, раскаляющей неподвижный воздух. Свиток больше не шелестел, потому что не чувствовалось ни единого дуновения ветерка. Свиток скрутился в рулон, а Сисенет сидел, сложив руки на столе перед собой, и ждал, что скажет Хаэмуас.

Хаэмуас покрылся испариной. Делая над собой усилие, чтобы начать чтение, он всей кожей ощущал на себе ясный и твердый взгляд Сисенета, проклиная себя за то, что пришел в такое волнение, и за то, что не в силах это волнение скрыть. Сперва он не понимал, что читает, смысл слов не доходил до его сознания, и Хаэмуасу пришлось чуть вернуться назад, просмотреть исписанный папирус с самого начала. И когда наступил миг понимания – гармонии между тем, что видел глаз, и тем, что фиксировало его сознание, – Хаэмуаса пронзил резкий жесточайший удар.

– О боги, я сам произнес эти слова, вовсе не понимая тогда их смысла, – застонал он, охваченный одновременно и восторгом, и ужасом, и хотя ему хотелось бы испытывать радость открытия, в душе неумолимо возрастал страх. – О боги! О боги! Что я наделал!

– Возможно, было не очень предусмотрительно произносить вслух эти слова, если ты догадался, что они имеют ритм, характерный для заклинаний, – заметил Сисенет, – но в данном случае, царевич, твоя ошибка была вполне безобидной. Что с тобой, царевич, ты болен?

Хаэмуас видел, что Сисенет поднимается из-за стола, и знаком приказал ему оставаться на месте.

– Нет! Я не болен!

– Ты ведь, конечно, не веришь всем этим легендам, правда, царевич? – медленно говорил Сисенет. – Приношу свои извинения, но мне кажется, ты излишне взволнован. Свиток Тота не более чем порождение мифа и легенды. Его история всего лишь воплощение несбыточной мечты человека – мечты овладеть тайной жизни и смерти. Но такая власть дана лишь богам. А это, – он презрительно щелкнул длинным ногтем по свитку, – это не более чем игрушка.