Она встала и посмотрела на брата с неподдельной нежностью. В отличие от других членов семьи она больше любила не Готье, а Алена, находя его гораздо более интересным и умным.

– А ты, красавица моя? Как ты только не стала здесь неврастеничкой? Этот особняк мрачен, как Шарль и мама.

– Ох уж эта мама, – равнодушно ответила Мари.

Они быстро переглянулись, слегка смущенные тем, что у обоих невысокое мнение о матери. Она отказалась от всех обязательств, ни в чем не участвовала, и никто не спрашивал ее мнения, разве что иногда, из вежливости. Конечно, она любила своих троих детей, но – увы! – они точно знали, что на нее нельзя рассчитывать. И поскольку любовь ее не проявлялась так очевидно, как любовь Клары, а смеялась она лишь в редких случаях, дети считали ее невеселой.

– Согласись, в доме вдов не бывает праздников! – добавил Ален с определенным цинизмом.

Это выражение они придумали впятером и употребляли тайно, когда из-за чего-нибудь сердились на взрослых. Но Мари была уже не ребенком, и она оценила жестокость слов брата.

– Что ты тут стоишь? – спросила она. – Тебе надо бы подождать Шарля и поблагодарить его, когда он приедет. А у меня еще есть работа: мне экзамены сдавать.

Она взяла его за плечи и бесцеремонно вытолкала из комнаты; Ален позволил так с собой обращаться, потому что научился считаться с перепадами настроения старшей сестры.

При свечах Сильви была еще привлекательней, чем обычно. Декольте ее изумрудно-зеленого платья подчеркивало плечи, шею, тонкие черты лица, и все мужчины, сидевшие в зале кафе «Реш», пытались поймать ее взгляд. Но ее интересовал только Шарль, она не сводила с него глаз. В начале ужина он объявил ей, что отныне его зовут Морван-Мейер и поэтому он очень счастлив. Однако отнюдь не выглядел таковым.

Влюбленная без памяти Сильви все могла понять, со всем смириться, кроме тени Юдифи между ними, в этот вечер более ощутимой, чем когда-либо. Если бы они поговорили о ней, смогли бы вместе изгнать воспоминание, может, тогда между ними установилось бы взаимопонимание, но эта тема была запретной: Шарль никогда ничего не говорил вслух, и если было что-то, чего не следовало выражать, так это сострадание. Память о жене и дочери принадлежала только ему, и он был не способен поделиться своим адом с кем бы то ни было.

– Когда вы уезжаете в Валлонг? – с неестественной непринужденностью спросила она.

Удивленный, что его перебили, он слабо улыбнулся.

– Семья едет на следующей неделе, а я присоединюсь к ним только в середине июля: у меня много срочных дел.

Она успокоилась при мысли, что не надо расставаться с ним немедленно. Летом в Париже можно было ужинать на террасах ресторанов, гулять после театрального спектакля или кататься на лодке по Сене. Но, как только Шарль отправится на юг, столица потеряет для нее всю свою привлекательность. Если она проявит достаточно дипломатии, может быть, Клара пригласит ее на неделю в Валлонг; к сожалению, Шарль будет держать дистанцию под материнской крышей и, конечно же, не придет к ней в спальню.

– У меня и в самом деле очень много работы, – продолжал он. – После ужина я сразу же вернусь в контору, только тебя провожу.

Такое разочарование было для нее как оплеуха. Он не только не останется с ней этим вечером, но и объявляет об этом заранее, чтобы пресечь все попытки обольщения. На мгновение у нее даже возникла мысль встать, швырнуть салфетку на стол и уйти.

– Нам предлагают сыр. Хочешь? – невозмутимо добавил он.

Камамбер со свежим молоком, подаваемый в кафе «Реш», был известен всему Парижу; не взглянув на метрдотеля, она выразила согласие кивком головы.

– У вас всегда нет времени для меня, – невольно пробормотала она.