Что это было?

Морок, наваждение, трещина в лужёном рассудке… Оно, конечно, сущая правда, — вся та бешеная круговерть, раскрутившаяся вдруг в его голове. Великую страну, натурально, пожирают с хрустом. Только ему-то что за дело? Он сам — хищник, зверь. В стране — раздолье для гадства, на заливных лугах — скотство… ну и хорошо! Не убивать же за это?

Виктор оскалился.

Почему не убивать? Хочу! Не за это, так за то. Почему бы не побыть орудием высшей справедливости, прикольно же… вот ты — да, именно ты, — смотришь с фотографии орлом, а все знают — индюк. Грудинка плюс окорочка. Новый царь… Кыш! Освободи насест.

Вы все, подумал избранный, освободите места. Я иду, а вы тут толпитесь.

«Я иду», — тикали часы на стене.

Из девяностых в нулевые, из нулевых в десятые, с Литейного на Лубянку, с Лубянки в Кремль. И дальше, дальше, дальше… Капитолий и Белый дом, Вестминстер и Даунинг-стрит, Елисейский дворец и берлинская Федеральная лента. Много у власти дорог, а путник всё тот же. Только такие, как он, и ходят сквозь времена и страны, потому что они и есть Будущее.

В отличие от нас, людей.

Итак, на чём была остановка? Глядя господину Президенту в глаза, майор Неживой медленно поднял кнопку… медленно нажал… НАЖАЛ!!!

И…

Ничего не случилось. Чехол остался сухим. Ни толчка в голову, ни сладостных ощущений, ставших обыденными, — ни-че-го. Пустота.

Да что ж это такое! Перестало работать? Может, портрет с изъяном, может, случайный сбой…

Виктор вдруг засуетился, мигом потеряв и царственность, и избранность. Скорей, скорей — проверить! Ещё разок!

Удачно подворачивается фотография на столе. Хмырь с погонялом Рафаэль пронзает взглядом вечность, словно видит, что там за ней. Сейчас и вправду увидишь, обещает ему Неживой. Потому что кнопка — это то, что должно быть у одного. Весь смысл в том, чтобы у одного… Он смотрит на лже-изобретателя. На гниду. Холодный гнев — здесь, в эфирных пальцах; гнев — это привычный, рабочий инструмент.

Нажато.

Естество оживает.

Волна кайфа…

Майор понимает, чувствует, знает — попал!!! Мишень поражена, всё работает, как надо. Ни с чем не сравнимое облегчение.

Он встаёт, с хрустом потягиваясь, весёлый и злой, идёт к бюсту Дзержинского, приподымает тяжёлый гипс — и выясняет наконец, что же такое шеф хранит в этом незатейливом тайнике. Думал почему-то — коньячок. Нет, там — водка.

Простая человеческая водка.

А то!

Будуар

Приняв на грудь видеосистему, он выбрался в коридор. Стараясь не цеплять углами, дотащился до своего отдела и — спиной вперед — внес аппаратуру к себе в комнату. Вожделенная бутылка была в кармане брюк, длинное горлышко торчало, как… ну, неважно.

Вот теперь имело смысл уединяться с дамой, которая буквально взлетела ему навстречу.

Видик — на один стол, водку — на соседний. Телефон — убрать на сейф. Видеокассеты у него были свои, причем, того содержания, какое только и могло хоть как-то компенсировать даме попорченную кровь. Из конфиската брал, специально для этого вечера.

— Перевод не требуется? — игриво поинтересовался майор после минуты просмотра.

Не требовался, фильм был из тех, которые понятны на любом языке.

Закуску вытащил из стола коллеги: сервелат в вакуумной упаковке, крекеры, даже пара огурцов. Запасливые в РУОПе служили опера.

Кабинет Храповского, увы, остался открыт (закрыть — руки были заняты), а значит, праздник опять вставал на стопор. Надо было скоренько возвращаться. Вдобавок, ещё про одно важное дельце, без которого к бабе не сунешься, Витя впопыхах совсем забыл.

— Посиди, я быстро.