Ей очень не нравилась эта дорога.

А дороге не нравилась она.

— С этим пятном тоже странно, — продолжала Надя, не замечая ее изменившегося настроения, — но я думаю, что ты его попросту проглядела. Конечно, если хочешь, можно потом поискать на других столбах или на этом, когда его поставят.

Наташа покачала головой.

— Нет, зачем. Ты извини, что я тебя с работы выдернула. Глупости все это.

Надя пристально на нее посмотрела.

— Правда?

— Да. Может, на меня так семейные нелады действуют. А может, возраст сказывается. В общем, бред нервной женщины.

— Ты так говоришь, словно тебе семьдесят.

Наташа вздохнула и осторожно потрогала себя за нос.

— Может, так оно и есть. Пошли отсюда, Надька. Не могу я смотреть на эти венки. Словно на кладбище сидим. Подумать только, столько лет ничего не замечать… Пошли! И давай больше не будем об этой дороге.

Она запрокинула голову, допивая воду, потом повернулась и рассеянно посмотрела вокруг. У дальней скамейки наклонившись стояла пожилая женщина, поднимая пустую пивную бутылку. Глядя на нее, Наташа вспомнила одну старушку, которую часто видела в городе, неподалеку от одного из банков. В жару и в холод, в любую погоду она стояла на коленях, протянув вперед руку с раскрытой ладонью и молча глядя перед собой, сквозь людей — куда-то очень далеко, и Наташа не раз думала, что не хотела бы оказаться в том месте, которое видела эта старушка. Она стояла так с утра до вечера. Каждый день. Старушка, по мнению Наташи, была живым подтверждением того, что бога точно нет — будь он — давно бы бросил горсть золота в обращенную к небу ладонь, и старушка не стояла бы тут — хотя бы один вечер.

Женщина положила бутылку в вязаную сумку так аккуратно, словно она была из богемского стекла, потом, подслеповато щурясь на солнце, посмотрела на бутылку в руках Нади и двинулась к ним. Глянув ей в лицо, Наташа похолодела.

— Надька! Ты посмотри!

— Да вижу! — сказала подруга неожиданно чужим голосом. — Отвернись ты, не смотри так!

— Но ведь это…

— Да тихо ты! Будем надеяться, она нас не узнает! Деньги есть?

Наташа протянула ей раскрытый кошелек, который прихватила из дома — она всегда носила деньги с собой. Надя заглянула внутрь, вытащила одну из синих бумажек.

— Разумный предел? — спросила она тихо. Наташа кивнула.

— Разумный.

Надя достала свои деньги, соединила бумажки вместе, сложила втрое и сжала в руке. Женщина медленно подошла к ним, пряча глаза, и спросила надтреснутым старческим голосом:

— Девочки, бутылочки не оставите?

На ней была старая кофточка и длинная юбка с накладными карманами — все очень старое, шитоеперезашитое, но чистое и аккуратное.

— Ага, — сказала Наташа, тщетно пытаясь придать голосу царственную небрежность, с которой говорит большая часть людей, оставляющих кому-нибудь пустые бутылки. Усердно разглядывая асфальт под ногами, она протянула ей бутылку, краем глаза увидела, как то же самое делает Надя и как ее вторая рука — с деньгами — опускается вниз.

— Спасибо, девочки, дай бог вам здоровья, — Наташа почувствовала, как у нее взяли бутылку. И почти тотчас же раздался голос Нади — голос уже вовсе незнакомый — дребезжащий, нагловатый — голос прожженной базарной торговки:

— Шо ж вы, бабуля, деньгами разбрасываетесь?!

Наташа осторожно подняла голову и увидела, что Надя, скривив губы в снисходительной усмешечке, протягивает женщине сложенные купюры.