Что же касается нашей жизни во Фландрии, то спешу уведомить вас, дон Франсиско, о некоторых изменениях, произошедших за последнее время. С окончанием зимы окончилась и наша гарнизонная жизнь по берегам Остерского канала. Наш Картахенский полк переброшен под стены Бреды и принимает участие в осаде крепости. Укреплена она славно, и приходится нам нелегко – без устали ковыряемся в земле, роем подкопы, подводим мины и контрмины, так что больше похожи на кротов, нежели на солдат. От такой жизни мы измучились, заросли грязью и обовшивели. К тому же голландцы не дают нам покоя, постоянно предпринимая вылазки и обстреливая со стен, стены же сложены не из кирпича, а из земли, так что наша артиллерия не причиняет им особого ущерба. Город прикрывают пятнадцать превосходно укрепленных бастионов и рвы с четырнадцатью равелинами, причем вся эта, как говорят наши инженеры, фортификационная система выстроена так продуманно и хитроумно, что все ее элементы взаимодействуют друг с другом, отчего всякая наша попытка приблизиться стоит нам неимоверных усилий и значительных потерь. Руководит обороной голландец Юстин Нассау, родственник и однофамилец небезызвестного Морица Оранского. Ходят слухи, будто гарнизон у него разноплеменный: французы и валлоны защищают Гиннекенские ворота, англичане – Больдукские, а фламандцы с шотландцами – Антверпенские. Все они весьма поднаторели в военном деле, и потому взять город приступом нам не удалось. Пришлось начать правильную осаду, каковую ценой многих жертв и изнурительных трудов ведет наш генерал дон Амбросьо Спинола, у которого под началом – пятнадцать полков, набранных из тех, кто исповедует святую католическую веру. Испанцы, хоть и оказались среди них в меньшинстве, выполняют самые опасные и трудные задания, требующие отличной боевой выучки и дисциплины.

Ах, если бы Вы, дон Франсиско, могли своими глазами увидеть, с какой изобретательностью и выдумкой ведутся осадные работы! Клянусь, это истинное чудо, какого не найти больше нигде в Европе, – все деревушки вокруг Бреды соединены между собой траншеями и редутами, призванными отбивать вылазки осажденных и воспрепятствовать тому, чтобы неприятель перебросил к ним подкрепления. Случается, что мы по целым неделям не рубим, а роем, не стреляем, а копаем, так что руки наши стали привычней к мотыге и кирке, нежели к пике и аркебузе.

Местность эта – низменная, равнинная, много лугов и рощ; вина здесь мало, а вода – скверная, край вконец разорен войной, и потому во всем у нас недостача. Мера пшеницы стоит восемь флоринов, да еще пойди найди ее.

Репа – и та на вес золота. Здешние крестьяне и торговцы если и решаются подвозить нам съестные припасы, то лишь украдкой. Кое-кто из испанцев, сочтя, что голод – не тетка, не брезгует и кониной, благо убитых и павших от бескормицы лошадей – в избытке. Жуткое дело. Мы, пажи-мочилеро, отправляемся на промысел с каждым днем все дальше, забредая иной раз даже в расположение неприятеля и рискуя повстречаться с кавалерийскими разъездами голландцев. В этом случае – пощады не жди: зарубят или возьмут в плен. Мне самому не раз случалось доверять свою шею проворству собственных ног. Как я уже сказал, и в самой Бреде, и в нашем лагере сильно ощущается нехватка провианта, но это отчасти играет нам на руку и служит торжеству истинной веры, ибо еретики из числа французов, англичан, шотландцев и фламандцев избалованы вольготной сытой жизнью и оттого переносят голод и всякие лишения хуже, нежели наш брат испанец, который, и живя на родине, и воюя на чужбине, привык, что, мол, запил черствую корку хлеба глотком воды или вина, да и ладно.