Теперь настала его очередь не обращать внимания на ее слова. Взяв руку Елизаветы, он поцеловал ее.

– Вы знаете, почему я пришел? – спросил он. – Я подумал, что вы почувствуете себя лучше, если увидите меня.

– Вам нельзя было приходить… Но вы очень добры ко мне… очень добры.

– Пожалуйста, Изабелла, постарайтесь… сделайте все возможное, чтобы поправиться… Не для Франции – для меня. Когда вы поправитесь, мы будем счастливы. Мы будем счастливы, Изабелла.

Казалось, она уже не слышала его слов. Поэтому он прошептал:

– Изабелла, я люблю вас. Поверьте, люблю вас, моя маленькая девочка.

Узнав о болезни Елизаветы, Екатерина де Медичи послала за небезызвестными братьями Космо и Лоренцо Руджери. Вскоре те приготовили мазь для втирания в кожу. Эта мазь со всеми необходимыми инструкциями по ее применению была незамедлительно переправлена в Испанию. Примечательно, что в сопроводительном письме Екатерина приказала французским служанкам своей дочери, обычно принимавшим всю почту с родины, уничтожить содержимое посылки сразу после выздоровления испанской королевы.

За здоровье Елизаветы она беспокоилась всегда – не только в эти тревожные дни. Дело в том, что почти все дети Екатерины страдали одним и тем же заболеванием кожи – державшимся в строгом секрете, – которое их мать считала проявлением наследственного недуга, послужившего причиной смерти ее свекра, Франциска Первого, и прозванного во Франции английской болезнью.

Как только Елизавета стала поправляться, Екатерина написала ей: «Дитя мое, не забывайте о том, что я сказала вам перед отъездом. Никто не должен знать, какой болезнью вы, возможно, страдаете. Если вашему супругу станет хоть что-нибудь известно, он и близко не подойдет к вам…»

Получив это письмо, молодая королева, уже достаточно окрепшая, снова слегла в постель. Служанки никак не могли понять причину ее переживаний. Они давали ей в руки зеркальце и не уставали повторять, что ее хорошенькое личико стало таким же чистым, каким было до болезни.

– Это все благодаря вашей матушке, – говорили они. – Если бы не ее мазь, неизвестно, что стало бы с вашей чудесной кожей.

Однако мысли о матери, как это ни удивляло служанок, ничуть не утешали королеву.

Разумеется, Елизавета не могла не радоваться своему выздоровлению – и в то же время, помня о ежедневных визитах Филиппа, представлявших смертельную опасность для него самого, она чувствовала свою вину в том, что не сказала ему о наследственном пороке, грозившем разрушить ее семейную жизнь.

Он по-прежнему навешал ее – приносил баснословно дорогие подарки, садился на постель, брал ее за руку и заботливо расспрашивал о ее самочувствии, – но она не осмеливалась начать разговор об этом, потому что не смела ослушаться своей матери.

Ей казалось, что Екатерина де Медичи незримо присутствует в ее комнате.

Ее окончательное выздоровление отмечалось торжествами во всей Испании.

Однажды она все-таки набралась храбрости и сказала:

– Филипп, я очень надеюсь, что когда-нибудь у нас будут дети, но иногда боюсь…

– Дорогая Изабелла, чего же вам бояться? Когда придет время, весь мир позаботится о ваших родах.

Он сам испугался своих слов: снова почувствовал себя юношей, стоявшим на коленях перед постелью умирающей Марии Мануэлы. Воспоминания о той короткой и трагической любви преследовали его всю жизнь, и сейчас он с тревогой подумал о том, как эта очаровательная девочка перенесет испытание, отнявшее у него Марию Мануэлу.

Увидев испуганное выражение его лица, она спросила:

– А вы чего боитесь?

Он промолчал, все еще находясь под властью нахлынувших на него воспоминаний.