— Девушка действительно приходила, — сказал Кадфаэль. — Она сводная сестра Сенреда, младше его лет на двадцать. Если ты решил, что она тебе померещилась, то ты ошибаешься. Она вошла в зал, не зная, что мы там, и, наверное, мы ей не понравились, потому что едва увидев нас, она сразу же вернулась обратно в солар и закрыла за собою дверь. Ты помнишь это?

Он не помнил. Что-то смутно мелькало в мозгу Хэлвина, словно обрывок ускользающего сновидения, но когда он пытался поймать его — все исчезало. Хэлвин потряс головой, будто хотел стряхнуть пелену с глаз, и с вздохом промолвил:

— Нет, все как в тумане… Помню, как открылась дверь, а вот потом… Раз ты говоришь, что она вошла, значит так оно и было. Но я не помню лица… Может быть, когда мы увидим ее завтра…

— Завтра мы ее не увидим, — ответил Кадфаэль, — если только это будет угодно ее няньке. Мне показалось, что дражайшая Эдгита подозрительно относится к монахам. А теперь, не пора ли на покой? Давай я задую светильник.

Но если Хэлвин не мог вспомнить, как выглядела девушка, появившаяся сперва в виде темного силуэта на фоне дверного проема, а затем озаренная светом факела, у Кадфаэля она стояла перед глазами, как живая. И теперь, когда он задул светильник и лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящего Хэлвина, ее образ не исчез, а стал еще ярче. Кадфаэля преследовало странное ощущение, что неспроста он столько времени думает о ней, вот только как он ни ломал голову, не мог сообразить, почему. Не в силах заснуть, он все представлял себе ее лицо, легкую походку — и не мог отыскать в ней ни малейшего сходства ни с одной из знакомых ему женщин. И вместе с тем она смутно напоминала ему кого-то.

Она была высока, или, возможно, показалась Кадфаэлю такой из-за своей тонкости и гибкости, а еще оттого, что держалась очень прямо. Во всяком случае, для юной девицы она была достаточно высока — выше среднего роста. Изящество манер и девичья грациозность странным образом сочетались в ней с живостью ребенка и проворством молоденькой косули, готовой броситься прочь при любом шорохе. Неожиданно увидев монахов, она мгновенно отступила назад, но дверь за собой притворила тихо, без стука, чтобы в свою очередь не напугать их. Писаной красавицей ее не назовешь, хотя, конечно, молодость и невинность красят сами по себе. У нее было овальное, сужающееся книзу лицо, широко расставленные огромные глаза и четко очерченный округлый подбородок. Непокрытые каштановые волосы зачесаны назад и заплетены в косы, открывая и без того большой лоб, и оттеняя ровные дуги бровей и длинные черные ресницы. Ее глаза — Кадфаэль хорошо их запомнил, хотя и видел всего несколько секунд, — поражали своей величиной. Сказать, что они карие, значит ничего не сказать. Очень темные, и в то же время лучистые, яркие, с удивительными зелеными ободками, такие глубокие, что в них можно утонуть. Взгляд искренний, прямой и доверчивый, какой бывает у дикого лесного звереныша, на которого еще никто никогда не охотился. Неповторимое своеобразие ей придавали в первую очередь бездонные глаза, а потом безукоризненно правильная, чистая линия овала лица.

Кадфаэль мог отчетливо представить себе каждую черточку ее лица, фигуру, но не мог понять, что же так томит и дразнит его, ускользая от мысленного взора. Он вдруг поймал себя на том, что, надеясь на внезапное озарение, перебирает в памяти одну за другой всех женщин, которых он когда-либо знал в своей продолжительной и весьма бурной жизни. Изгиб шеи, манера держать голову, характерное движение руки, походка — любая деталь могла помочь ему разгадать эту непостижимую загадку, но не помогала. Сестра Сенреда продолжала оставаться тайной за семью печатями. Почему девушка не идет у него из головы? Ведь и видел-то он ее всего лишь несколько мгновений и вряд ли еще когда-нибудь увидит.

Но и засыпая, он не мог забыть удивленного взгляда ее громадных глаз.