Но ребенок может заговорить только в общении с говорящими людьми. И вся проблема заключается в этом: как говорим мы, папы и мамы, взрослые, между собой и со своими малышами?

Если речь наша бедна, искажена, груба, если бранные слова не задерживаются на устах домашних, окружающих ребенка, он, возможно, всю свою жизнь будет страдать от своей искаженной, несовершенной, грубой речи, а возможно — от бедности мышления.

Зная все это, не могу не стать сухим дидактом.

Папы и мамы! Не находится ли ваш младенец, ваш ребенок в окружении искаженной речевой действительности? Это очень плохо!

Не находится ли он в атмосфере взаимной грубости взрослых? Это еще хуже! Сами того не подозревая, вы, возможно, задерживаете, навсегда и безвозвратно приостанавливаете речевое развитие и общение ребенка, вы искажаете его будущее! Думайте об этом!

Эта сухая дидактика служила и нам, воспитателям Пааты.

Прирожденная способность к речи, по моему убеждению (меня подбадривают и исследования специалистов), дает возможность ребенку одновременно усвоить несколько языков.

Мое убеждение не исключало и некоторой тревоги: ведь царит пока еще в педагогике предостережение, что учить ребенка сразу двум языкам — это то же самое, что и учить его ездить на лошади до того, как он научится ходить. И все же мы решились. Мама и папа говорили с тобой только на грузинском языке, а бабушка — только на русском.

Мы твердо придерживались своего решения, и когда ты начал говорить, обнаружили, что у тебя для мамы и папы возник один язык, а для бабушки — другой. Ты переключался с одного языка на другой, в зависимости от того, с кем имел дело.

Знал ли ты тогда, что говоришь на двух языках? Конечно, нет. Ты только общался на этих языках, не имея никакого понятия о своем билингвизме.

Шли годы, и мои опасения рассеялись полностью. Ты мыслишь нормально. В твоей речи я нахожу реальное подтверждение идеи Л.С.Выготского о том, что человек лучше постигает родной язык, если он владеет другими языками.

Нас радовало каждое твое новое речевое изобретение. Мы всегда старались давать тебе ясные, правильные ответы на все твои «что это такое» и «почему». И еще мы старались приучать тебя к вежливым формам обращения: учили говорить «здравствуйте», «доброе утро», «спокойной ночи», «пожалуйста», «если можно», «спасибо», «извините», «с радостью».

Учили всему этому в процессе общения, а не только одними требованиями и наставлениями. Ты с детства привыкал к нашей вежливости по отношению к тебе:

«Если можно, принеси, пожалуйста, стул!»;

«Можно попросить тебя пересесть на диван?»;

«Извини, пожалуйста, это случайно!»;

«Спасибо, дорогой, какой ты добрый!» Поощряли быть ласковым, добрым по отношению к людям, окружающим тебя.

И все-таки в твоих выражениях проскальзывали грубости, которые, видимо, ты усваивал вне дома. Но каждый раз, когда ты грубил, обижал окружающих, мы прибегали к приемам народной педагогики — заставляли тебя прополоскать рот, лишали на время удовольствий общения. А как иначе?

Недавно в одной семье я наблюдал, как двухлетний ребенок ругался, употребляя нецензурные выражения, а взрослые, даже мама, в адрес которой и были направлены эти слова, безудержно смеялись. Я был возмущен. А родители меня успокаивали: «Он же не понимает, что говорит!»

Разве это оправдание? Пусть не понимает, но ведь его натура склоняется к грубостям!

Какое мы, взрослые, имеем право, как мы смеем засорять речь ребенка, заставлять его природную способность к речи расходовать на тренировку в грубости и брани? Тот, кто этим занимается, должен знать: он искажает не только и, может быть, не столько речь ребенка, сколько его судьбу, так как с детства лишает его красоты и радости подлинного общения.