Крафт, сине-зеленый от переутомления, всё время кому-то что-то объяснял, носился по коридорам как угорелый, устраивал какие-то встречи — цель всех этих действий была мне неведома. Есть такая порода людей, которым не сидится на месте — а он у нас как верблюд, идет-идет по пустыне, без воды и еды, потом валится с ног и сразу — на небо… сама я на автопилоте продолжала делать свою работу и отрешенно следила за тем, как детище покойного шефа в корчах издыхает. Он, по крайней мере, не мучался. А Крафт лишь однажды обмолвился — хочу, дескать, сделать как лучше. Ну и делай, говорю, если хочется. Я тебе верю. Но нам всё равно крышка, разве не видно?

Он на меня посмотрел — таким до-олгим взглядом! — и ничего не сказал.

…а через несколько дней в кабинете шефа поселился Сет.

Сначала я восприняла это как захват — и не я одна. Да, он сын Старика, и что с того? Разве он хоть пальцем о палец ударил ради Компании?!

Но у пешки, как известно, есть только два выхода из любой ситуации: подчинись или увольняйся. Нашлись такие, кто предпочел последнее. Ну, а я решила потерпеть и посмотреть, что из этого выйдет — по большей части, ради Крафта, да ещё из-за нежелания опять отправляться на биржу труда.

Сет был внешне очень похож на своего отца. Как-то раз на одном приёме помощник директора Корпорации — Фирзан, всегда и везде представлявшая Корпорацию в одиночестве, тогда как самого Директора уже много лет никто не видел, — завидев нашего нового шефа, застыла в изумлении — ей показалось, что Старик воскрес из мертвых и вдобавок помолодел. Но, в то же самое время, он был совсем другим — как бы это объяснить… у Старика было очень своеобразное чувство юмора — он любил пошлые анекдоты, и когда они с Крафтом работали над чем-то в кабинете, оттуда часто доносились взрывы хохота. Сет не смеялся никогда, лишь улыбался едва заметно и… кротко. Да, именно кротко. Черты его лица повторяли отцовские, но выражение было иным. Грустным, печальным — как будто его что-то постоянно угнетало. Незаметно для самой себя, я начала мысленно называть его «мой грустный шеф».

Обстановку в кабинете он менять не стал, и это меня радовало. С собой Сет принес лишь одну вещь — шахматную доску.

Шахматы стояли на отдельном столике, и, заметив как-то раз, что я разглядываю их, мой грустный шеф предложил: «Сыграем?»

А там было на что посмотреть! Каждая фигура была сделана вручную из настоящего дерева, и каждая была произведением искусства; особенно мне понравились черные ладьи — маленькие крепости с башенками и воротами…

…но я отвлеклась. До той поры я гордилась тем, что хорошо играю в шахматы, хоть и обязана этим своему чипу. Из всех служащих компании — с чипами и без — обыграть меня не мог никто. Хм…

Сет разделал меня в пять минут.

Я чуть не задохнулась — то ли от восхищения, то ли от злости, — а он смутился и почему-то начал извиняться. В тот день мы больше друг с другом не разговаривали, разве что по делам, но прошла неделя и я зашла к нему сама — во время обеденного перерыва. Села возле шахматного столика и стала ждать. Минут через двадцать он оторвал взгляд от монитора и посмотрел на меня измученными глазами поверх баррикад из дисков, книг, справочников, отчетов, сводок и прочей дребедени. Пожал плечами.

И мы сыграли опять.

Я честно пыталась совершенствоваться, но мозг Сета просчитывал ходы так, что никакой компьютер не мог за ним угнаться. Грустный шеф меня хвалил, а сам при каждой своей победе становился всё печальнее.

Я, однако, продолжала с ним играть.

Дистанция «шеф — секретарь» сокращалась медленно. Сет был странным человеком, и я до сих пор не могу понять многое из того, что узнала о его жизни.