В результате команд Уинстона в беседке был накрыт стол, на нем появились фрукты, бутылки и прохладительные напитки; а Кгалема неохотно приволок по траве за хвост метрового крокодильчика.

— Свежий, только убили, — отчитался Уинстон перед Джоном. — Два часа тебя ждал в погребе!

— Я-то ладно, смотри, не подсунь старую падаль немцу, а то он так и не узнает, что такое вкус крокодила, — пошутил Джон.

— Кгалема, бегом за ножом, я буду разделывать сам! Луиса, зови Симону! — рисуясь, скомандовал Уинстон.

Кгалема медленно поплелся к сараю, а Луиса побежала к усадьбе с криком:

— Симона, Симона, дедушка будет потрошить его сам!

И на дорожке появилась прехорошенькая девочка лет семи с огромными синими глазами и светлыми кудряшками, падающими на плечики платьица с оборками. Та самая, что лупила огромных собак ботинком по морде.

Она побежала к беседке, волоча за собой длинную деревянную дудку с резьбой.

— Симона, детка! — расплылся в улыбке Джон. — Как ты выросла, совсем стала невестой! Ты еще помнишь старого Джона?

Девочка подошла вплотную, спрятала руки за спину и уставилась на Джона и Отто, словно они были диковинкой.

— Ну просто одно лицо с дедом! Куколка! Чистый ангелочек! — зацокал языком Джон.

— Симона, поздоровайся с гостями! — потребовал Уинстон, пытаясь казаться строгим, но тоже расплывшись в обожающей улыбке.

Ангелочек сделал шаг к Джону, выхватил дудку и протрубил ему в ухо так, что старик чуть не свалился с кресла.

— Ах ты, поганка! — закричал Уинстон. — Сожгу твою лепатату к чертовой матери! Луиса, что стоишь, как дерево? Лови ее!

Но ангелочек уже несся на невообразимой скорости по участку, и было понятно, что поймать его не сможет даже молодая быстроногая няня.

— Как ты? — участливо спросил Уинстон у Джона, держащегося рукой за ухо, с перекошенным от муки лицом, плеснул в стакан виски и протянул: — Запей, станет легче!

— Думал, у меня порвется барабанная перепонка! — плаксиво сказал Джон, вылив в себя виски. — Такая же ненормальная, как и ее дед!

— Просто ты ей понравился, она так с тобой пококетничала, — утешил Уинстон. — Никак не могу наладить дисциплину — мать ей все разрешает!

Отто с трудом удержал лицо, чтобы не улыбнуться.

— Сегодня не мой день, — пожаловался Джон. — Сперва У-Цибусисо с канистрой, потом опоздание на ловлю крокодила, а теперь еще ухо не слышит. Давай уже, разделывай его быстрее, я умираю от голода!

Уинстон наконец обратил внимание на стоявшего, как статуя, Кгалему, взял у него из рук и расстелил на траве оранжевую аптечную клеенку, поставил рядом тазик и начал рассматривать поданный слугой огромный армейский нож, словно видел его впервые.

Кгалема вытянул посеревшее на оранжевом фоне тело крокодила и, сев на корточки, начал разводить огонь в каменной жаровне. Симона высунула из-за кустов плутоватую мордочку, и стало понятно, что Уинстон ждет именно ее.

— Я не начну, пока ты не отдашь свою проклятую лепатату на растопку! — пригрозил он.

— Не лепатату, а вувузелу! — нежным голоском возразила девочка, обводя всех невинными глазами.

— А я говорю лепатату! — настоял Уинстон, держа нож над крокодилом.

— Ему отдам, — показала девочка дудкой на Отто, подошла и протянула дурной инструмент.

— Вувузела значит на зулусском языке «делать шум»! — сказал Джон, растирая ухо.