— Мне Сытин про Коробкова рассказал. Здорово мы влипли.

— Да, как точно выразился гражданин Коробков, карнавал был устроен неслабый.

— Вот же сволочь какая этот Грушин!

От упоминания одной фамилии Пончика у Наумова свело скулы.

— Ты мне, Леня, о нем лучше не говори. Иногда так жалеешь, что служишь в милиции.

— А ты не жалей, ты накажи его.

— Прохоров занимается.

— Вот и ладно. Ну езжай, а я здесь еще покружусь.

У мотеля на Минском шоссе Олег из машины набрал телефон Горелова.

— Горелов слушает.

— Здравствуйте. — Олег представился.

— Вы где?

— На Минском шоссе. Я хотел бы вас увидеть.

— Я тоже. Приезжайте.

Горелов жил в новом доме на Суворовском бульваре, внизу находился гастроном самообслуживания.

В подъезде стояла установка с кнопками. Кода Олег не знал, но, умудренный некоторым опытом, посмотрел на стену.

На ней жирно было написано фломастером: «1-47».

По сей день Наумов не мог понять, от кого охраняли эти мудреные системы, за которыми следили монтеры и обязательно сидел диспетчер на пульте.

Дверь на третьем этаже была открыта. Его ждали.

— Можно? — спросил Олег.

— Да, да, — в прихожую вышел Виктор Горелов.

Олег сразу же узнал его по многочисленным фотографиям. Правда, в жизни он выглядел значительно моложе. Высокий, спортивный, широкоплечий.

— Вы Наумов?

— Да.

— Проходите.

Они прошли через прихожую, заставленную книжными полками, и вошли в большую комнату, видимо гостиную.

Из кресла поднялся среднего роста бородатый мужчина.

— Знакомьтесь, — сказал Горелов, — это наш друг, художник, Боря Новиков.

На столе стояла бутылка коньяка, немудреная закуска, дымились чашки с кофе.

— Мы помянуть решили, присоединитесь?

— Не могу, на службе.

— Тогда я вам сварю кофе. Необыкновенный кофе. Его научил меня варить чудный старик в Батуми. Ему было около девяноста, но он продолжал работать в кафе. И сам выпивал не меньше десяти чашек.

Горелов вышел.

Новиков посмотрел на Олега. Не простой был этот взгляд — оценивающий, цепкий.

— Вы нашли убийцу? — тихо спросил он.

— Пока нет, — так же тихо ответил Олег.

— Почему?

— Не можем.

— А найдете?

— Надеюсь.

В комнату вошел Горелов, неся дымящуюся чашку кофе.

— Прошу. Вам, кстати, сколько лет, Олег Сергеевич?

— Тридцать шесть.

— Так мы все в общем-то ровесники. Давай на «ты»?

— Давай.

— Значит, пить не будешь?

— Нет.

— А мы помянем. Коньяк хороший, греческий, очень мягкий, его Игорь любил.

Он налил рюмки, и они с Новиковым, не чокаясь, выпили. Помолчали.

— Ты, Олег, извини нас. Мы брата потеряли. Игорь не просто для нас другом был. Больше. Каждый из нас многим обязан ему. Удивлен? Слушай. Борька когда-то пил. Как французы говорят, а-ля нуар. А проще — по-черному. Игорь его остановил. А у меня другое. Рвала критика на куски. На каждом обсуждении мордой в грязь били. Кто поднялся, защитил? Игорь Бурмин. Его уважали очень и как писателя, и как человека.

— Он много писал?

— Да, очень. Но публиковался мало. Для него десятилистовая повесть труднее шла, чем у другого многотомный роман.

— Он всегда работал с документом?

— Понимаешь, мы чуть постарше тебя.