Но когда мы полетели к широте 89°, сверяться по компасу стало практически невозможно. Единственным показателем нашего положения осталось солнце.

Под нами лежали ледяные поля. Льды были не сплошными, какими они кажутся с высоты человеческого роста, а в виде полей и обломков полей, разделенных грядами торосов и узкими разводьями чистой воды. И глядя с борта мощного и совершенного по тем временам самолета, мы с невольным уважением вспоминали героев, которые с такой самоотверженностью, пешком, на собаках шли к полюсу. Какой нужно было обладать силой, выносливостью и любовью к своей идее, чтобы, презирая опасность, двигаться по этой вечно ползущей ледяной терке!

В 5 часов 00 минут я измерил высоту стояния солнца секстантом.

- Полюс! Вот она, заветная точка!

Мазурук и Козлов с любопытством заглядывали через борт. Самолет рыскал из стороны в сторону. Шутя, спрашиваю Козлова:

- Матвей Ильич, пытаешься разглядеть, где торчит земная ось?

Хитро улыбнувшись, Илья Павлович Мазурук заметил:

- Вон по льду видно, как на полюсе соединились меридианы.

Бортмеханики Шекуров и Тимофеев, мешая друг другу, рванулись к иллюминатору. Потом, поняв шутку, сконфузились.

Мы крепко пожали друг другу руки. Молча смотрели вниз на полюс, точно там, на дрейфующем льду океана, эта заветная точка была отмечена ярким светящимся знаком.

- Валентин Иванович, - прервал торжественные мысли голос Мазурука, - что делать-то будем? Пойдем искать лагерь или сядем, чтобы координаты уточнить?

- Поищем минут двадцать, - ответил я, украдкой взглянув на командира.-Если не заметим, сядем.

Лицо Мазурука было спокойно. Глаза внимательно осматривали горизонт. Ни тени растерянности, словно он каждую неделю летает на полюс. Конечно, лагерь папанинцев где-то рядом. Правда, их координаты трехсуточной давности, ну пусть это даст расхождение на 20-25 километров, не больше.

Но кругом лед и лед, никаких признаков пребывания человека. Отдаленные тени и разводья настолько обманчивы, что каждую минуту кто-нибудь из экипажа кричал:

- Вон, вон самолет!

Когда же подлетали ближе, оказывалось, что это либо разводья, либо замысловатый торос.

Время шло, а лагеря мы не находили. Наконец, пошли ломаным курсом, чтобы выбрать льдину для посадки. На первый взгляд их было много, но стоило снизиться, как оказывалось, что поле непригодно для посадки. Экспертом выступал Козлов, единственный человек из экипажа, у которого был небольшой опыт в определении пригодности льдин. И он браковал их одну за другой. Осмотрели уже с десяток, когда Козлов, наконец, сообщил:

- Эта, вроде, годится. Осмотрим еще раз.

После повторного осмотра он подтвердил пригодность выбранной льдины. Сбросив дымовые шашки, пошли на посадку. Самолет летел низко над высокими, как горы, грядами торосов. Синие и голубые на изломах, они горели под солнцем, словно кристаллы горного хрусталя, заставляя щуриться до боли. На малой высоте за валами торошения мы потеряли из виду выбранную льдину. Но в этот момент впереди поднялся высокий столб черного дыма от шашки, сброшенной нами. Убрав газ, Мазурук легко посадил машину. Небольшой пробег, и, подпрыгнув раза два на снежных наддувах, самолет замер.

Мы вышли на лед и водрузили советский флаг. Он ярким пламенем заалел над снежной пустыней. Торжественно прозвучал в краю белого безмолвия гимн нашей страны.

Радость победы проходила медленно.

Наш лагерь расцвел двумя яркими оранжевыми палатками. Высоко поднялась радиомачта с флагом. Нарты, лыжи, ящики с оборудованием и продуктами придали льдине обжитой вид.

В суматохе мы забыли, что у нас на борту находился пятый папанинец - пес

Веселый, которого никто не хотел брать из-за перегрузки.