— Значит, вы знаете об Истинном вине?

— Кто же о нем не знает? Легендарное вино Нолвейнов, правивших Гаммелькором в те времена, когда солнце еще не утратило свой золотой блеск. Вино волшебства, вино, дарующее высшее наслаждение, какое только возможно представить. Вино, открывающее все двери мира. — Теперь в глазах долговязого сверкала ничем не сдерживаемая алчность. — Ах, если бы нам посчастливилось отведать всего один глоток! Или хотя бы посмотреть на сосуд, в котором хранится этот удивительный эликсир!

— Я очень редко достаю его, даже для того чтобы просто полюбоваться им, — объяснил Пуилейн. — Боюсь, что если я принесу вино из хранилища, у меня возникнет непреодолимое желание попробовать его. А для этого еще не пришло время.

— Какая железная выдержка! — поразился Кештрел Тсайе. — Обладать Истинным вином Эрзуина Тейла и даже не попробовать его! Позвольте узнать, почему вы отказываете себе в таком наслаждении?

Этот вопрос Пуилейн уже много раз слышал от друзей, потому что не делал тайны из того, что хранит Истинное вино в своем подвале.

— Я всего лишь экстравагантный сочинитель грустных посредственных стишков. Да-да, — остановил он протесты гостей, — посредственных стишков, которые льются из меня таким потоком, что давно бы заполнили весь дом, если б я записывал каждую пришедшую в голову строчку. Я сохранил лишь небольшую часть из них. — Пуилейн небрежным жестом указал на полку с полусотней томов в переплете из кожи деодана. — Но где-то в глубинах моей души скрывается одна истинная, великая поэма, в которой отразится вся история Земли и которая станет итогом моей жизни и моим завещанием. Нашим завещанием — всех тех, кто живет в последние дни мира. Когда-нибудь я почувствую, что строки уже созрели во мне, переполняют меня и просятся наружу. Думаю, это случится в тот момент, когда солнце испустит последний луч света и Земля погрузится в вечную темноту. Вот тогда, и только тогда, я вскрою печать бутыли с Истинным вином и выпью его. Если оно действительно открывает все двери, то и дверь творчества также отворится, выпуская на волю истинного поэта, томящегося в моем теле. И я в приливе хмельного вдохновения сочиню ту великую поэму, о которой мечтал всю жизнь.

— Мастер, если вы напишете такую поэму лишь накануне гибели мира, это будет несправедливо по отношению к нам, — заметил Унтан Виорн. — Как мы сможем прочитать ее, когда Землю поглотит мрак? Некому будет передать нам ваши последние стихи, все умрут от холода. Вы лишаете нас этого великолепия, отказываете в последнем подарке!

— Если и так, — рассудил Пуилейн, — все равно время откупорить эту бутыль еще не пришло. Но я могу предложить вам другой напиток.

Он достал из буфета большую округлую бутыль с древним фалернским вином. Этикетка на ней стерлась и пожелтела от времени, печать была сорвана, и все прекрасно видели, что внутри нет ничего, кроме засохшего осадка на самом дне. Гости в замешательстве уставились на Пуилейна.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Один знакомый чародей произнес над некоторыми бутылями из моей коллекции заклинание восстанавливающей эманации. Теперь вино в них может появляться вновь.

Он наклонил голову, прошептал что-то, и через мгновение бутыль удивительным образом начала заполняться. Затем он разлил напиток по бокалам.

— Удивительное вино, — произнес Кештрел Тсайе, сделав пару глотков. — Ваше гостеприимство превосходит все наши ожидания, мастер.

Его лицо под густой бородой разрумянилось, с Унтаном Виорном произошло то же самое, и даже мрачный взгляд Малиона Гейнтраста, сидевшего поодаль и как будто случайно оказавшегося в этом зале, несколько смягчился.