Альдхельм вел свой род от потомков одного из последних кюнингов Фризии, Радбода, правда, по женской линии. Иначе этим потомкам едва ли позволили бы остаться в живых. Сам Альдхельм претендовал на звание графа Фрисландского, надеясь под прикрытием этой должности восстановить власть и влияние своего рода, но короли, сначала Хлодвиг Благочестивый, потом его сын Лотарь, хорошо понимали, чем грозит им усиление старинной фризской знати. Даже норманны были предпочтительнее, поскольку мешали усилению эделингов, а эделинги мешали усилению норманнов.

– Сегодня, когда мы пируем в честь Фроувы и ее сестер Валлы и Хлуданы, самых добрых, самых щедрых и прекрасных из рода ванов, – продолжал Альдхельм, опираясь одной рукой на плечо своего брата Ландоберта, а в другой держа серебряный кубок с вином, уже не первый за сегодня, – я, потомок славного кюнинга Радбода, имею не меньшее право… получить голову кабана. В то время, когда старые боги правили миром, только сыны моего рода имели право делить кабана на священном пиру! Ибо в своих руках держали они и мирскую, и жреческую власть, водили своих подданных в бой и говорили от их имени перед богами!

Фризы одобрительно загудели, радуясь случаю вспомнить те времена – когда их благородные предки сами правили своим народом, вершили дела на собраниях свободных людей и почитали своих богов открыто, не оглядываясь на навязанную им власть графов и епископов.

– Те времена прошли! – крикнул Харальд. – Теперь я – ваш конунг, и только мне принадлежит право приносить жертвы и делить кабана!

– Так-то оно так, но если жертвы будет приносить чужой человек, богиня может обидеться! – поддержал Альдхельма другой эделинг, Гильберт сын Вульфрика. Это был щуплый, седой, но очень подвижный старик, пронырливый и умеющий со всеми ладить, оставаясь, однако, себе на уме. – Если богиня лишит нас своей милости, и вам будет от этого плохо, так что лучше тебе уступить, граф Харальд!

– Я – истинно королевского рода! – горделиво выпрямившись, отвечал на это Харальд. В своем пурпурно-золотом одеянии он выглядел так, что в истинности его слов невозможно было усомниться. – Род мой идет от самого Одина, и где бы я ни приносил жертвы, боги не отвергнут их. Вам повезло, что мы пришли к вам. А не то достался бы вам какой-нибудь франк, и все радости ваши были бы – кусочек сухого хлеба и глоточек вина, и то после исповеди.

Фризы и норманны за столами засмеялись. Языки тех и других, как, впрочем, и франков, происходили от единого корня, и к тому же все понабрались друг друга разных слов, так что в хирде сыновей Хальвдана разговоры велись на беспорядочной смеси северного и фризского языков. Надо сказать, что примерно на таком же смешанном языке общались торговые гости в любом из виков Нордлёнда.

– А вы, язычники, так и будете всю жизнь лизать свои жертвенные чаши! – закричал какой-то из торговцев-франков, тоже приглашенных на пир. – А потом вас теми же языками заставят лизать раскаленное железо! В аду, куда вы все попадете!

Поднялся шум, все кричали свое. Харальд, с длинным ножом в руке, приблизился к кабану на блюде, намереваясь все же начать раздел. Но Альдхельм тоже подошел и загородил ему путь.

– Я не позволю, чтобы на празднике Фроувы кабана делил человек, который не выполняет своих обетов и не защищает своей чести! – кричал Альдхельм, размахивая кубком, и красное вино, выплескиваясь оттуда, окропляло столы и гостей, будто жертвенная кровь на старинных пирах.