|
Затем, завершив долг гостеприимного хозяина, он возвращается на свою вечеринку. Она изменилась, ослабела в центре, активна на периферии. В гостиной, освещенной главным образом мигающими лампочками гирлянды на детской елке, – вялая сонность; там и сям лежат люди, переговариваясь в разнообразии интимности. В викторианской оранжерее спорадические ритмичные танцы; младшие преподаватели факультета прыгают и раскачиваются в густой полутьме. В столовой груды хлеба и сыра пребывают в полном небрежении; исполнять долг гостеприимного хозяина Говарду более не требуется. Вечерника явно переместилась – в укромные уголки, в верхнюю часть дома, в сад, быть может, даже в развалины за ним. Несколько человек движутся в холле; там, в холле, стоит фигурка в анораке и с большим оранжевым рюкзаком, из которого торчат различные большие предметы.
– Ну, я пошла, Говард, – говорит Фелисити Фий. – Кто-то там подвезет меня до Лондона. Я забрала все мои манатки. – Увидимся в следующем семестре, – говорит Говард. – Не знаю, увидишь ли ты меня в следующем семестре, – говорит Фелисити. – Ты же вроде со мной покончил. – Встретимся на семинаре, – говорит Говард. – Сомневаюсь, – говорит Фелисити. – Я сегодня сходила к профессору Марвину и попросила его перевести меня к другому преподавателю. – Не думаю, что он это сделает, – говорит Говард, – после всех неприятностей с Джорджем Кармоди. Фелисити смотрит на него; она говорит: – Я правда не думаю, что тебе стоит становиться у меня на дороге. Я ведь не меньше всех других знаю, что произошло с Джорджем Кармоди. Ты задумал избавиться и от меня? – Конечно, нет, – говорит Говард. – Конечно, нет, – говорит Фелисити, – я знаю о тебе все. – Что это значит? – спрашивает Говард. – Я хотела помочь тебе, – говорит Фелисити. – Я хотела, чтобы ты признал меня. – Ты мне очень помогла, – говорит Говард. – Ладно, только для меня из этого ничего хорошего не вышло, так? – говорит Фелисити. – Ты выиграл, а я нет. Так что теперь оставь меня в покое. – Оставлю, – говорит Говард. – Не забудь, – говорит Фелисити. – Попрощайся за меня с Барбарой. Если сможешь ее найти. Вечеринка теперь обходится без своего гостеприимного хозяина, став совершенно самодостаточной, как и положено хорошим вечеринкам; чуть позднее Говард спускается вниз в свой полуподвальный кабинет. Натриевый фонарь светит над верхом полуразрушенных домов, добирается до четких оранжевых узоров на стенах, до книжных шкафов, африканских масок. Улица безлюдна. Говард задергивает занавески. – Так вот это место стольких побед, – говорит кто-то, спускаясь по лестнице. – Все в порядке, Энни, – говорит Говард, – нас никто увидеть не может. Его здесь больше нет. – А я бы, пожалуй, предпочла, чтобы он был, – говорит Энни Каллендар, входя в кабинет. – Критический глаз. – Странно оказаться внутри? – спрашивает Говард. – Да, – говорит Энни, – полагаю, мне следовало бы порыться в рукописи твоей книги. – А ее тут нет, – говорит Говард, – она в типографии. Попозже на подушках под Говардом Энни Каллендар говорит: – Не могу не думать о нем там. – Его больше нет тут, больше нет, – говорит Говард, и действительно, Кармоди здесь больше нет, он бежал несколько недель назад, когда короткая сидячая студенческая забастовка – плакаты гласили: «Отстоим академическую свободу» и «Стойте за Кэрка» – потребовала его исключения, после того, как история его кампании против Говарда обрела широкую известность. |
