Новая мания, необъяснимая как и большинство маний, охватила страну сразу после гражданской войны. Это не было всеобщее поклонение кринолину или отращивание бачков; это была мания переименования маленьких городов классическими названиями. Как следствие, появились Спарта, Мэн, Карфаген, Афины; и, конечно, на очереди была Троя. В 1878 году жители города проголосовали за новое название: на этот раз Монтгомери стал именоваться Илионом. Это заставило мать Эллиаса Монтгомери произнести полную слез тираду на городском митинге. Честно говоря, речь была сильно старческой, а не зазывной и звенящей, но что поделать, мать героя состарилась — ей исполнилось 75, если быть точным. Городская легенда говорит, что горожане слушали терпеливо, немного виновато и могли бы и отречься от своего решения (Миссис Монтгомери была, конечно, права, думали некоторые, когда говорила, что четырнадцать лет назад ее сыну было обещано ни много ни мало, а "вечная память", обещано на церемонии переименования 14 июля 1864 года), если бы мочевой пузырь дамы не заставил ее уйти в самый ответственный момент. Пока ее выводили из зала ратуши, старая женщина не переставая говорила пышные фразы о неблагодарных обывателях, которые еще пожалеют об этом дне.

Таким образом Монтгомери превратился в Илион.

Прошло двадцать два года.

3

Пришел проповедник возрождения, говоривший очень быстро, который по неясным причинам пропустил Дерри, а взамен выбрал Илион, и там и обосновался. Пришел он под именем Кольсон, но Метли Даплеси, считающий себя историком Хэвена, окончательно установил, что настоящее имя Кольсона Кудер и он не кто иной, как внебрачный сын англичанина Кудера.

Кто бы он ни был, он довольно быстро завоевал сердца христиан в городе в согласии с собственной жизненной гипотезой: вера нужна ко времени, когда зерно созрело и готово к сбору. Это повергло в отчаянье мистера Хартли, главу Методистов Илиона и Трои, и мистера Кровелла, который наблюдал за духовным благосостоянием Баптистов Илиона, Трои, Этны и Союза (в те дни шутили, что дом священника Кровелла принадлежит городу Трое, а его мусорные кучи принадлежат Богу). Тем не менее их увещевания были подобны зову в дремучем лесу. Община проповедника Кольсона продолжала расти, и рост этот достиг максимума летом тысяча девятисотого года. Сказать, что в этом году урожай был небывалый значит ничего не сказать. Истощенная земля севера Новой Англии, обычно скупая как Шейлок, принялась изливать свою силу с такой щедростью, что конца этому, казалось, не будет. Мистер Кровелл, баптист, чьи мусорные кучи принадлежали Богу, впал в такую депрессию, что уже не сумел из нее выйти и повесился в чулане собственного дома в Трое три года спустя.

Мистер Хартли, глава Методистов, испытывал нарастающую тревогу из-за того, что евангелистский пыл распространялся в Илионе подобно эпидемии холеры. Причиной этого, быть может, было то, что Методисты, если ничего необычного не происходило, были самая скромная паства Божья; слушают они не проповеди, а «мессы», молятся в тишине и собираются вместе лишь в нескольких случаях когда говорят «Аминь» по окончании молитвы Господней и когда слушают свои гимны, хотя хором их и не поют. Однако теперь эти тихие люди отошли от своих принципов: делали они все, что угодно, начиная с громких разговоров и заканчивая ритуальными обращениями. За этим, как иногда говорил мистер Хартли, последуют обряды со змеями. А тем временем сходы, которые проходили по вторникам, пятницам и воскресеньям в шатре проповедника на Дерри Роад, становились все шумней и разнузданней, едва не приводя к эмоциональному взрыву. "Если бы все это происходило под карнавальным шатром, все кричали бы об истерии, — как-то сказал мистер Хартли своему единственному другу Фреду Пэрри, местному пастору, когда они коротали вечер за рюмкой шерри.