В школе Наташа училась по всем предметам отлично, и Вероника Степановна гордилась ее успехами. Когда приходили гости, она как бы невзначай брала Наташину тетрадку с сочинением, показывала исписанные страницы, нигде ни единой помарочки, и говорила жалобным тоном:

— В современной школе год от года все труднее учиться…

— Хватит, мама, — возражала Наташа, стесняясь гостей, читающих ее сочинение, — перестань, не надо.

Но Вероника Степановна не слушала ее.

— В наше время куда легче было учиться. Поверите, я, мать, удивляюсь, как много всего знает моя дочь, просто в ее годы это какой-то колодец знаний!

Должно быть, Вероника Степановна хотела сказать «кладезь», но в общем гости понимали ее. И с уважением глядели на Наташу, а она готова была сквозь землю провалиться!

После говорила мне:

— Ну, чего мать хвастает? Если бы у меня были к чему-то определенные способности, а то так, среднеарифметическая хорошая ученица, по всем предметам пятерки и никакого особого призвания!

— Неправда, — утверждала я. — У тебя есть призвание — ты чудесно готовишь, шьешь, вяжешь, вышиваешь…

— Одним словом, домашняя хозяйка со Знаком качества, — усмехнулась Наташа, — но ведь тогда высшее образование совсем не обязательно.

Впрочем, она не спорила с матерью. Мать желала, чтобы Наташа училась в вузе — пусть будет так!

Вероника Степановна, очевидно, играет свой последний сезон в театре. Наташа призналась мне по секрету, с тех пор, как в театр пришел новый главреж, вопрос об уходе Вероники Степановны можно считать решенным.

— Только я знаю, ей ужасно не хочется уходить, — говорит Наташа.

— Ну и не уходила бы!

— У нее жуткие отношения с новым главным, он у них очень лихой, сразу решил от всех старых актеров избавиться.

— А если в спектакле нужен будет старик или старуха?

Наташа пожимает плечами.

— Не знаю, как-нибудь обойдутся. Загримируют какого-нибудь молодого стариком, приделают ему бороду, наведут морщины, увеличат нос и мешки под глазами…

Помолчав, она признается:

— Жалко мать, только я стараюсь не подавать вида, что жалко, потому что жалость все-таки в какой-то степени обижает.

— Вот уж нет, — отвечаю я. — Жалеть — это прежде всего любить. Раньше простые люди так и говорили: я его жалею, значит, люблю!

Но Наташу переубедить трудно.

— А я считаю, что жалость унижает и обижает.

В конце концов каждая из нас остается при своем мнении.

Вероника Степановна и Наташа не похожи друг на друга, разве только фигуры у обеих стройные и волосы густые, блестящие, редкого цвета, бледно-золотого с чуть заметной рыжинкой.

У Вероники Степановны странное лицо: профиль резко отличается от анфаса. Анфас выражение ее лица безмятежно, умиротворенно, а профиль кажется одержимым, как бы устремленным вперед, страстно-нетерпеливым; может быть, такое впечатление создается из-за подбородка, особенно заметного в профиль.

Когда я смотрю на Веронику Степановну, мне кажется, что поначалу природа задумала сделать ее красавицей. Она щедро одарила ее большими бирюзовыми глазами, прямым, с тонкими, вздрагивающими ноздрями носом, великолепным цветом лица, но вдруг в самом разгаре своей работы природа то ли утомилась, то ли вдруг передумала и неожиданно вкатила прелестному лицу длинный, тяжелый подбородок.

Разом изменился весь облик, подбородок как бы перечеркнул красиво и тщательно выпиленные черты, подобно тому, как перечеркнута красным крестом сигарета на плакате, запрещающем курить.

Однако ни злополучный подбородок, ни сравнительно вздорный характер не мешали Веронике Степановне пользоваться успехом у мужчин и регулярно выходить замуж.