|
), поэт, мистик, входящий в Рай (Книга 1569, «Фаберовская Книга Утопий», Джон Кэри, Фабер и Фабер, Лондон), написал: «Зерно было восточной и бессмертной пшеницей, которую никогда нельзя было ни пожинать, ни даже сеять… пыль и камни на улицах были такими же драгоценными, как золото. Сначала Врата казались мне концом мира сего. Зеленые деревья, когда я впервые увидел их через Врата, привели меня в восторг, и я пришел в восхищение… Человеки! O, какими достопочтенными и благочестивыми созданиями кажутся старцы! Бессмертные Херувимы! И юноши, блестящие и искрящиеся ангелы; и девы, странные и серафические части жизни и красоты! Мальчики и девочки, кувыркающиеся и играющие на улице, похожи на живые бриллианты».
В Раю есть настоящие врата? Спасибо, Томас. Но мы возвращаемся к повествованию: Дедушка умер в яме. Это воронка от бомбы. Парни-артиллеристы развлекаются тем, что взрывами делают воронки во Франции, и некоторые, например, та, где лежит Дедушка, очень глубоки. Он лежит на боку, и его душа занята последними приготовлениями к Загробной жизни. А наверху атака уже захлебнулась, англичане отступают, немцы переходят в наступление. Похоже на Танец у Джейн Остин: Движение Вперед — Движение Назад, только с оружием и в грязи. Атакующие немцы продвигаются вперед мимо Дедушкиной Воронки. Один из немцев замечает, что Дедушка шевелится, и прыгает вниз. Да, прыгает. Прыгает вниз — в воронку. И выхватывает штык-нож. Он чистый, потому что тонкие маленькие ножны защищают его от грязи. Дедушка видит блеск металла и хочет вытащить свой револьвер. Только рука его не работает, и потому вытащить револьвер не удается. Дедушка пробует еще раз, мысленно говоря себе: «Вытащи твой револьвер!» Но его тело лишь извивается в грязи, а немец уже близко. Дедушка смотрит на свои руки, приказывая им проснуться, и тут замечает, что вся его грудь покрыта липкой темнотой. Приходит понимание того, что штык — наименьшая из проблем. Немец стоит над Дедушкой. За спиной немца небо, а в руке нож. Дедушка видит вспотевшее лицо врага, его умные спокойные глаза. Немец склоняется к Дедушке и делает нечто удивительное — дважды похлопывает Дедушку по плечу и произносит: — Томми, окей, Томми, окей. А затем штык-ножом отрезает полосу ткани и быстрыми умелыми движениями перетягивает жгутом руку Дедушки. Потом открывает свой пакет с тем, Что-Надо-Использовать-Если-Вы-Ранены, — такой пакет в немецкой армии есть у каждого солдата, — вынимает что-то из него и прикладывает к ране в груди Дедушки. После чего окидывает взглядом свою работу — ведь быть немцем значит не оставлять ничего недоделанного — и кивает. Дедушка опять видит его глаза. Их он будет помнить всю свою жизнь. — Томми, окей. И немецкий солдат возвращается на войну. Он взбирается по склону воронки, попадает во Второй Раунд Атаки-Отступления и мгновенно погибает от пули, попавшей точно в середину лба.
Следующее, что Дедушка осознает, — он на носилках. Он не в Раю; никаких золотых улиц, никакой бессмертной пшеницы, ни одного Херувима. Вместо этого толчки и покачивания — я тоже их знаю. Вы привязаны к носилкам, они несут вас вперед, и вы видите лишь небо над собой. Оно движется назад, будто вы плывете вниз по реке и думаете: «Как же это странно — перемещаться по миру, лежа на спине». В хорошие дни это может быть немного по-микеланджеловски, будто вы выпили Хевен ап. Однажды я сообщила это Тимми. Ему понравилось, и он заметил: — Да ты поэт, как и твой папа! В такие вот хорошие дни, когда вас несут на лечебные процедуры, небо над вами синее и глубокое. Вы чувствуете, что никогда не видели его прежде, вы чувствуете, что это не крыша, а дверь, и она на самом деле уже совсем открыта, вам остается только ждать. |
