Дело в том, что в Философии есть пункт Не Жаловаться. Вы не можете выражать недовольство вслух и не можете сказать: «Это было ужасной ошибкой».

Вы просто должны добиться большего.

Так он и сделал.

Потребовались годы, но в конце концов Дедушка привел Эшкрофт Хаус и Земли в Абсолютно Безукоризненное Состояние и послал приглашение Преподобному.

«Я жив. Заезжай навестить меня», только на безупречном английском.

И стал ждать.

К тому времени Преподобный был уже старым, как Ветхий Завет. В моем сознании он сливается с отцом Герберта Покета в «Больших надеждах», со Старым Филином, стучащим в пол своим костылем, чтобы привлечь внимание. Преподобный уже почти исчерпал ту жизнь, какая была в его теле, увеличивая число пройденных миль пути, по которому он спешил В Другое Место, и потому на данном этапе он был в основном пергаментной бумагой на тонких распорках. Ему не верилось, что Наш Господь еще не взял его на небо. Бог мне свидетель, это истинная правда. Он все молился и каялся, его пропуск на посадку был уже напечатан, и он был одним из первых в очереди. «Иисус Боже Милостивый, что же ты делаешь!», как Марти Финакейн кричит на стадионе «Кьюсак Парк» каждый раз, когда игроки в hurling чувствуют воздействие запрещенного в субботний вечер пива «Гиннесс» и запускают мячи мимо цели — прямо на парковку Теско.

Но никакой Иисус Боже Милостивый не появился.

(Если вы учились в Техе, то понимаете, о чем я.)

Преподобный все жил да жил, все больше думал о жизни как о чистилище и колотил по полу своей палкой.

Когда он наконец получил письмо, то Выдвинул Подбородок и немного сузил ноздри. Такое не выглядело привлекательно. Он прищурился сквозь снежную пыль своих очков, чтобы прочитать имя сына, и когда увидел «Ваш сын Авраам», то пришлось прищуриться сильнее.

Так там и было: «Ваш сын Авраам».

Все это время Преподобный думал, что его сын давно на Небесах, предстательствуя за него.

Он думал, что Авраам ушел туда в первых рядах Павших Героев Первой мировой войны и к настоящему времени, вероятно, его кожа была такого же цвета, что и мемориальные доски из мрамора цвета сливок, какие есть в больших Протестантских церквах.

Но нет, Авраам был в Ирландии.

Иисус Боже Милостивый, что же Ты делаешь!

Ну, я не собираюсь говорить, что это было потому, что Преподобный думал, будто грязная ирландская земля передаст его ногам гниль, и не потому, что он не мог без отвращения произнести слово «Ирландия», хотя и то и другое было, вероятно, верно. Несмотря на усилия Совета по туризму, Ирландия в те дни не была в Десятке Лучших Стран для Посещения, а для англичан это было фактически запрещено, как сказал бы Папа Римский. Ирландия? Католики и убийцы, подумал бы Преподобный. Неблагодарные мерзавцы, у кого не было ни малейшей признательности за восемьсот лет цивилизованного правления Его Величества. Те, кто, как только англичане отбыли, раскрыли свою истинную сущность и начали убивать друг друга топорами, серпами и садовыми ножницами.

Ирландия? Лучше бы этому Аврааму оказаться в Аду.

Эта картина так и стояла у него перед глазами, когда Преподобный просунул письмо через решетку в огонь и стал дышать чаще. Образ пропитанных водой болотистых низин — образ Ирландии, — камнем лег ему на грудь.

Не прошло и недели, как он скончался.

Да почиет в мире.

Amen.

И Awomen тоже, как Денис Фитц сказал прихожанам через половину секунды после полночной Мессы. Это было еще до того, как мы в Фахе переместили полночь на половину девятого.