|
Послы Цесаревы, соглашаясь уступить нам Ливонию и Киев, доказывали невозможность отделить Литву от Польши, которые хотят иметь одного Властителя. «Знаете ли, — сказали они Московским Боярам, — тайный замысл некоторых мятежных Ляхов взять себе в Короли данника Оттоманов, Князя Седмиградского, в угодность Султану и ко вреду Христианства?» Сего не будет , ответствовал Царь, требуя, чтобы Послы клятвою утвердили договор о Ливонии; но Кобенцель и Даниил Принц объявили, что Государь их, в знак особенного уважения к Иоанну, пришлет для того в Москву других, великих людей, Князей Владетельных , впрочем уверяли, что все сделается, как угодно Царю, и дали слово, что Император склонит Шведского Короля к покорности. Иоанн был доволен; угостил их во дворце обедом и привел в удивление великолепием: сидел с сыном за особенным столом в бархатной малиновой одежде, усыпанной драгоценными каменьями и жемчугом, — в остроконечной шапке, на коей сиял необыкновенной величины яхонт; две короны (Царя и Царевича), блестящие крупными алмазами, алами, изумрудами, лежали подле; серебро, золото стояло горами в комнатах… «И всякой дворец (писал Кобенцель к Австрийским Министрам) имеет особенную кладовую, наполненную такими чашами и блюдами; а Кремлевский превосходит богатством все иные… Одним словом, я видел сокровища его Императорского Величества, Королей Испанского, Французского, Венгерского, Богемского, Герцога Тосканского, но не видал подобных Иоанновым… Когда мы ехали в Россию, Вельможи Польские стращали нас несносною грубостию Московского Двора: что ж оказалось? ни в Риме, ни в Испании не нашли бы мы лучшего приема: ибо Царь знает, с кем и как обходиться: унижая Поляков, Шведов, честит, кого уважает и любит». Отдарив Максимилиана черными соболями в 700 рублей, Иоанн послал к нему, в сане Легких Послов , Князя Сугорского и Дьяка Арцыбашева с убедительным представлением, что надобно скорее заключить договор, ясный, торжественный между Австриею и Россиею: а к Вельможам Коронным написал, чтоб они выбрали Эрнеста, если хотят быть в вечной дружбе с сильным Московским Государством и не принимали властителя от Султанской руки , если не хотят ответствовать Богу за ужасное кровопролитие. Тогда же в грамоте к Панам Литовским он изъявил желание быть их Великим Князем или дать им Царевича Феодора в Государи, прибавив: «если же вы не рассудите за благо иметь особенного Властителя, то вместе с Польшею изберите Максимилианова сына».
Нет сомнения, что Иоанн и цесарь могли бы предписать законы Сейму, если бы решительно объявив ему свои требования, подкрепили оные движением войска с обеих сторон, как писали к Царю доброхотствующие нам Вельможи Литовские, зная расположение умов в Вильне и в Варшаве; но Максимилиан, уже слабый телом и душою, медлил: честил наших Послов в Регенсбурге, а своих не присылал в Москву и в новых бесполезных сношениях с Иоанном, чрез гонцов, досаждал ему, во-первых, тем, что затруднялся называть его Императором или Царем России , называя только Царем Казанским и Астраханским , во-вторых, не преставал ходатайствовать о жалкой, убогой Ливонии и твердить, что она есть область Германии. Ответствуя Максимилиану всегда учтиво, всегда дружелюбно, Царь хладел в усердии доставить Эрнесту корону Польскую и слышал без гнева, что Рыцарство и Шляхта противятся Вельможам в сем избрании. Сейм объявил тогда кандидатами: 1) Эрнеста; 2) Фердинанда, брата Максимилианова; 3) Короля или Принца Шведского; 4) Альфонса, Князя Моденского. О Царе не было слова: ибо он не отступился торжественно от сделанных им в 1574 году предложений, столь несогласных с законами Республики, и вторично не рассудил за благо прислать знатных уполномоченных сановников в Варшаву, довольствуясь угрозами и тайными сношеними с некоторыми из Панов. Между тем гонцы наши извещали его о всех движениях Сейма. Иоанн из слободского дворца своего видел игру и борение страстей на сем шумном феатре, где ум и красноречие заслуживали рукоплескание, а золото и сила решили; где не только спорили, вопили, но и мечи обнажались, и копья сверкали; где, отвергнув всех кандидатов, выбрали наконец двух Королей: вместо Эрнеста, самого Императора и Стефана Батория: имя дотоле мало известное, но коему надлежало прославиться в Истории Российской, к бесславию Иоанна! Еще в 1574 году, узнав о бегстве Генрика, Султан Селим дал знать Вельможным Панам, что если Королем их будет Принц Австрийский, воспитанный в ненависти к Оттоманской Империи, то война и кровопролитие неминуемы для обеих держав; что Князь Российский также опасен; что они могут возложить венец на добродетельнейшего из Вельмож, Сендомирского Воеводу, или на Короля Шведского, или — если хотят лучшего — на Князя Седмиградского Батория, мужа знаменитого разумом и великодушием, который принесет к ним и счастие и славу, будучи верным другом могущественной Порты. |
