Он запретил своему народу есть из рук другого, пока представляющий сначала не вкусит сам от предлагаемого, хотя бы он был князь (эмир), а получающий — пленник; он запретил им есть что бы ни было в присутствии другого, не пригласив его принять участие в еде; он запретил насыщаться одному более товарищей и шагать через огонь трапезный и чрез блюдо, на котором едят.

Он запретил им опускать руку в воду и велел употреблять что-нибудь из посуды для черпания воды.

Он запретил мыть их платье в продолжение ношения, пока совсем не износится.

Он запретил говорить о каком-нибудь предмете, что он нечист; утверждал, что все вещи чисты, и не делал различия между чистыми и нечистыми.

Он узаконил, чтобы старейший из эмиров, когда он совершит проступок, и государь пошлет к нему последнего из служителей для наказания его, отдавал себя в руки последнего и распростирался бы пред ним, пока он исполнит предписанное государем наказание, хотя бы то было лишение живота.

Воры, разбойники, злоумышленники, аморальные или безнравственные люди, клятвопреступники, лжесвидетели — все они не считались годными к перевоспитанию, им надлежало умереть. Даже знаменитый закон о третьем банкротстве, когда купец оказывался в безвыходном положении, набрав в долг и не имея сил уплатить, карал за это несчастье одним известным способом — смертью. За мелкие правонарушения воины и охотники подлежали физическому наказанию — то есть битью. За бездарность и глупость при исполнении военной службы — разжалованию. Некоторые убийства, если они не касались лиц, облеченных властью, наказывались штрафом, как и за кражу коня; впрочем, за последнее, если конокрад не мог заплатить штрафа, преступника казнили. Избежать смерти могли лишь люди ханской крови — им определялась за проступки не смертная казнь, а тюрьма или высылка. Остальные монголы были в законодательном плане совершенно равны между собой — любой серьезный проступок мог закончиться для них плачевно. Но эта железная государственная дисциплина так держала народ в узде, что количество преступников сразу же сократилось.

При Великом Хане государственный аппарат стал работать как хорошо отлаженный механизм: всякий винтик знал в нем свое точное место.

Некоторые пункты Ясы, очевидно, приводит в своей «Истории» Рашид-ад-Дин, именуя их высказываниями или установлениями Чингисхана (учитывайте только, что как человек арабского мира он использует арабские термины):

«Чингиз-хан сказал: „Народ, у которого сыновья не следовали биликам отцов, а их младшие братья не обращали внимания на слова старших братьев, муж не полагался на свою жену, а жена не следовала повелению мужа, свекоры не одобряли невесток, а невестки не почитали свекоров, великие не защищали малых, а малые не принимали наставлений старших, великие стояли близко к сердцам [своих] служителей и не привлекали на свою сторону [сердца] бывших вне их окружения, люди, пользовавшиеся [всеми] благами, не обогащали население страны и не оказывали [ему] поддержки, пренебрегали обычаем и законом, соображениями разума и обстоятельства, и по этой причине [становились] противниками управителей государства: у такого народа воры, лжецы, враги и [всякие] мошенники затмевали солнце на его собственном стойбище, иначе говоря, его грабили, кони и табуны его не обретали покоя, а лошади, на которых, [идя в походы], выезжали передовые отряды, до того изнурялись, что, естественно, эти лошади падали, подыхая, сгнивали и превращались в ничто“.

Еще он сказал: „Если великие люди [государства], бахадуры и эмиры, которые будут при многих детях государей, что появятся на свет после сего, не будут крепко держаться закона, то дело государства потрясется и прервется, будут страстно искать Чингиз-хана, но не найдут [его]!“

Еще он сказал: „Только те эмиры туманов, тысяч и сотен, которые в начале и конце года приходят и внимают биликам Чингиз-хана и возвращаются назад, могут стоять во главе войск.