|
Я прибавил, что намерением моим было действительно покинуть Париж, чтобы поселиться, как и прежде, в одной из окрестных деревень. Итак, мы сговорились со служителем не откладывать нашего предприятия далее, чем на следующий день; а чтобы вернее достигнуть успеха и облегчить наш выход наружу, решили захватить мужское платье. Было не столь просто принести его с собой, но у меня хватило изобретательности. Я только попросил г-на де Т... облачиться в два легких камзола, а заботы обо всем остальном взял на себя. На другое утро мы вернулись в Приют. Я имел при себе для Манон белье, чулки и прочее, а поверх полукафтанья надел сюртук, достаточно широкий, чтобы скрыть содержимое моих карманов. Мы пробыли в ее камере не более минуты. Г-н де Т... оставил ей один из своих камзолов; я дал ей свое полукафтанье, мне самому было достаточно сюртука. Все оказалось налицо в ее костюме, за исключением панталон, которые я, к несчастью, забыл. Оплошность наша в отношении столь необходимого предмета, конечно, только рассмешила бы нас, если бы затруднительное положение, в котором мы оказались, было менее серьезно. Я был в отчаянии, что такая безделица может нас задержать. И тут я решил выйти самому без панталон, предоставив их Манон. Сюртук у меня был длинный, и с помощью нескольких булавок я привел себя в достаточно приличный вид, чтобы пройти через ворота. Остаток дня мне показался нестерпимо долгим. Наконец ночь наступила, и мы подъехали в карете к Приюту, остановившись немного поодаль от ворот. Нам недолго пришлось ждать появления Манон с ее провожатым. Дверцы были отворены, и оба они сейчас же сели в карету. Я принял в объятия мою дорогую возлюбленную; она дрожала как лист. Кучер спросил меня, куда ехать. "Поезжай на край света, - воскликнул я, - и вези куда-нибудь, где меня никто не разлучит с Манон". Порыв, который я не в силах был сдержать, чуть было не навлек на меня новой неприятности. Кучер призадумался над моей речью и, когда я назвал ему улицу, куда мы должны были ехать, он объявил, что боится, как бы не втравили его в скверную историю, что он догадался, что красивый малый, именуемый Манон, - девица, похищенная мною из Приюта, и что он вовсе не расположен попасть из-за меня в беду. Щепетильность этого негодяя объяснялась просто желанием сорвать лишнее за карету. Мы находились еще слишком близко от Приюта, чтобы вступать с ним в пререкания. "Молчи только, - сказал я ему, - и заработаешь золотой". После этого он охотно помог бы мне хоть спалить весь Приют. Мы подъехали к дому, где проживал Леско. Так как было уже поздно, г-н де Т... покинул нас по дороге, обещая навестить на другой день. Приютский служитель остался с нами. Я так тесно сжал Манон в своих объятиях, что мы занимали только одно место в карете. Она плакала от радости, и я чувствовал, как слезы ее текут по моему лицу. Но когда мы выходили из кареты у дома Леско, у меня с кучером возникло новое недоразумение, последствия коего оказались роковыми. Я раскаивался в своем обещании дать ему золотой, не только потому, что подарок был чрезмерен, но и по другому, более вескому основанию: мне нечем было расплатиться. Я послал за Леско. Когда он появился, я шепнул ему на ухо, в каком я нахожусь затруднении. Будучи нрава грубого и не имея привычки церемониться с извозчиками, он заявил, что это просто издевательство. "Золотой? - вскричал он, - двадцать палок этому негодяю!" Тщетно я успокаивал его, ставя на вид, что он нас погубит. Он вырвал у меня трость с явным намерением поколотить кучера. Тот, не раз, видно, испытавший на себе руку гвардейца или мушкетера и насмерть перепуганный, укатил, крича, что я его надул, но что он мне еще покажет. Напрасно я призывал его остановиться. Бегство его меня крайне встревожило: я ничуть не сомневался, что он донесет в полицию. "Вы губите меня, - сказал я Леско, - у вас я не буду в безопасности, нам надо немедленно удалиться". |
