После этого было прочитано определение касательно важности и неприкосновенности Никео–Константинопольского символа. По прочтении определения члены собора говорили: «Так мы веруем, так мы мыслим, так мыслящих почитаем учителями и отцами, а кто иначе мыслит, тех объявляем врагами Божиими». Затем прочитана была та подробная подпись, какую сделал император под актами. По этому случаю Прокопий Кесарийский сказал: «Благослови его, Боже, даруй ему долгоденствие и победы, ущедри его видимыми и невидимыми благами, молитвами Пресвятыя Богородицы, верховных апостолов Петра и Павла и вселенского патриарха Фотия». Затем началось прославление и восхваление этого патриарха ораторами собора. Начало в этом положили папские легаты. Они благодарили Бога за то, что слава Фотия распространена не только в их отечестве (Италии), но стала известна и во всем мире; не только между народами, говорящими греческим языком, но и между самыми варварскими и грубыми народностями сделалось известно, что нет человека, равного Фотию по мудрости, доброте, смирению. Прокопий Кесарийский, со своей стороны, сказал, возвеличивая Фотия: «Таков и должен быть тот (Фотий. — А. Л.), кому, по образу Первосвященника Христа, поручено смотрение над всем миром. Это именно предусматривая, св. Павел говорил: «Итак, имеем Первосвященника, прошедшего небеса» (Евр. 4, 14); осмелюсь даже, — заявляет оратор, — сказать еще больше: Св. Писание людей, живущих по благодати, называет «богами» (Пс. 81, 6)». Папские легаты, как бы подтверждая это, сказали, что они сами хотя живут на конце земли, на крайних пределах ее, но уже слышали об этом. Тогда Прокопий, продолжая свою речь, говорил: «От полноты его мы все восприяли (Иоан. 1, 16), подобно тому, как славные апостолы от нашего Господа Иисуса Христа». Папские легаты воскликнули: «Кто не хочет иметь общения с Фотием, жребий того вместе с Иудою!» Все на это восклицание отвечали тоже восклицанием: «Так мы мыслим, это возвещаем. Кто не почитает Фотия Божиим архиереем, тот да не узрит славы Божией!» Возглашено было многолетие императору Василию.
Так закончилось седьмое заседание, а с ним наступил конец и для собора 879–880 гг.
Гергенрётер говорит: «Прославлением Фотия открылись заседания собора 879 года, этим же прославлением и закончились они». Верно.
Собор 879–880 годов исполнен значения для Византийской Церкви. Он положил конец тому смутному и тяжкому положению вещей, какое началось со времен собора 869 года и которое продолжалось до вторичного патриаршествования Фотия и отчасти до времени рассмотренного нами собора. Лучшие представители византийской иерархии очутились было не у дел, — они отстранены были от управления Церковью. Восшествие Фотия снова на Константинопольскую кафедру открыло путь для его приверженцев к занятию ими прежних епископских кафедр; но этого было мало для фотиан. Им нужно было, чтобы воочию и торжественно открылось, что они страдали неповинно, что церковные интересы, которым они служили, дело не осуждения достойное, а полной похвалы. Это и сделано было собором 879–880 гг. В этом фотиане нашли для себя то нравственное удовлетворение, в котором естественно нуждается угнетаемая невинность. С другой стороны, всем, кто был сколько–нибудь проницателен, было ясно, что виной смут — папы с их притязаниями вмешиваться в дела чуждых им Церквей из своекорыстных расчетов. Поэтому необходимо было заставить самого папу раскаяться в своем образе действования, взять назад все то, что сделано раньше Римской Церковью во вред Византийской Церкви, и при этом дать знать папам, что их власть вовсе не так велика и обширна, их авторитет не столь непререкаем, как привыкли думать на Западе. К этой цели и стремился изучаемый нами собор — и достиг ее. Папа Иоанн, в лице легатов, признал уничтоженным то, что наиболее могло смущать Византийскую Церковь, т. |