— Ну-ну, — услышал я крепкий, командирский голос Швертфегера. — Сдается мне, что вы нашли пожизненную должность, господин Эльфин.

Детектив натянуто улыбнулся.

Я услышал неуверенный голос Бруммера:

— Как же так? Вы же писали мне, что все идет хорошо. Я думал…

— Я тоже думал. Заблуждение, мой дорогой. Лофтинг создает новые сложности.

— А следствие?

— О прекращении в обозримом будущем не может быть и речи. В отеле я вам сразу дам подробный отчет.

О прекращении в обозримом будущем не может быть и речи.

Теперь я знал, зачем приехал господин Швертфегер. Теперь я знал и кое-что другое, а именно: теперь я сам должен сделать заявление, и тогда ничто — ни письма, ни пещера, ни пропасть — не должно пропасть даром. Настало ожидание конца. Я долго медлил. Теперь с медлительностью покончено.

36

Много цветов, желтых, голубых и белых, расцвели в седьмой день апреля 1957 года. Проезжая по Лихтенталераллее, я видел на набережной сонной Ооз много первоцветов, крокусов и фиалок.

У всех людей на улицах были приветливые лица. Женщины в легких разноцветных платьях загадочно улыбались. На многих были легкомысленные шляпки. Я видел множество легкомысленных шляп в то утро, когда ехал в полицейский комиссариат, чтобы сделать заявление.

Мужчины, многие уже без плащей, в серых, светло-коричневых, светло-синих или темно-синих костюмах, провожали женщин долгими взглядами. Им некуда было торопиться. В этот весенний день в Баден-Бадене никто никуда не спешил — кроме меня. Меня подгоняла ненависть — невидимый неслышно работающий часовой механизм, который я сам привел в движение, и ни ему, ни мне было уже не избежать этого часа «X».

Я ехал в земельный полицейский комиссариат.

Здесь я уже разговаривал с дежурным комиссаром. С вами, господин комиссар криминальной полиции Кельман, я разговаривал в вашем просторном кабинете под номером 31 на втором этаже, с вами, чье терпение я месяцами испытывал этими написанными страницами. Я назвался своим именем, я назвал имя моего шефа. И я сказал вам, что желаю сделать заявление.

— По поводу чего? — спросили вы, господин комиссар Кельман. Вы были во фланелевых брюках и бежевой спортивной куртке с зеленым галстуком. Ответ на ваш вопрос я продумал заранее. Я его учил наизусть, этот ответ, я учил его так долго и выучил так хорошо, что слова, которые я в тот момент произносил, казались мне совершенно чужими и бессмысленными. Я сказал, глядя в ваши голубые глаза:

— Это заявление о воровстве, клевете, банковских аферах и попытке разбить чужую семью.

Вы тихо спросили:

— Это все совершил один человек?

— Да, — ответил я так же тихо.

— Многовато для одного, — сказали вы. Помните?

— Но это еще не все, — продолжал я. — Этот человек в ближайшее время планирует совершить убийство.

После этого вы долго молча смотрели на меня. Я знал, что после этих слов вы или другой, тот, кому предстояло взять у меня такое заявление, будет, не произнося ни слова, долго разглядывать меня. Я сделал равнодушное лицо и начал считать в уме, начиная с единицы. Я досчитал до семи, хотя думал, что досчитаю до десяти.

— Это заявление против неизвестного преступника, господин Хольден? — спросили вы.

— Нет.

— Вы знаете этого человека?

— И вы знаете его имя?

Я подумал тогда, что никогда не смог бы полюбить другого человека так сильно, как я ненавидел Юлиуса Бруммера. Я подумал тогда, что полон решимости во что бы то ни стало убить его.