Мы знаем, что другие млекопитающие способны обучаться звуковым символам. Луговые собачки и верветки при виде хищников издают специфические сигналы тревоги и реагируют на них соответствующим образом. У мартышек глухое ворчание указывает на подлетающего орла, и, услышав этот звук, они оглядываются и прячутся под деревьями. Шумное дыхание указывает на приближение леопарда, и мартышки немедленно взбираются на самые высокие ветки, способные выдержать их вес, но не вес леопарда. Пронзительный визг предупреждает о змее, и правильная реакция заключается в том, чтобы замереть на задних лапах и внимательно смотреть на землю.

Но звуковыми символами пользуются не только приматы. Сверчки и тысячи других животных издают стрекочущие звуки путем сильного трения разных частей тела, предупреждая о своей сексуальной доступности. Эти звуки не просто означают «я здесь и готов», многие насекомые используют разные звуковые тона для мечения территории, предупреждения об опасности или выражения готовности к сексу. И раз уж мы заговорили о насекомых, знаменитый виляющий танец медоносных пчел — не что иное, как беззвучный символический жест, указывающий направление к источнику воды или сладкого нектара и расстояние до него.

Нас уже не удивляет, что животные общаются между собой. Изучение коммуникации между ними показало, что способность передавать информацию с помощью сигналов или символических жестов широко распространена. Но существующие на сегодняшний день данные показывают, что способности других животных несопоставимы с нашими, по меньшей мере, по количеству смысловых единиц в словаре. Впрочем, как я уже неоднократно упоминал, мы наблюдаем лишь малую долю происходящих в природе событий, и нам следует смиренно принимать тот факт, что многое нами еще не открыто. С середины 1980-х гг. нам известно об испускаемых слонами ультразвуковых сигналах, с помощью которых они общаются с другими слонами на недоступных нашему слуху частотах: преимущество таких сигналов заключается в том, что они передаются на многие мили почти без искажений. Мы начинаем понимать, как дельфины и некоторые киты превращают вибрацию воздуха в передающиеся по воде сигналы; эти животные имеют некоторое сходство с нами по строению гортани, но мы пока не знаем, как это устроено у других китоообразных, например из семейства гладких китов.

В неволе многие человекообразные обезьяны обучаются словам или жестам у работающих с ними ученых. Некоторые знаменитости, такие как бонобо Канзи, родившийся в Университете штата Джорджия в 1980 г., или горилла Коко, которая родилась в зоопарке Сан-Франциско в 1971 г. (и умерла в июне 2018 г.), усвоили сотни слов простейшего лексикона. Было ли это просто механическим воспроизведением, или они понимали смысл слов, нам по-прежнему точно не известно. Собака начинает волноваться, когда слышит слова «гулять» или «парк», хотя не знает, что речь идет о посещении приятного зеленого пространства для отдыха, просто в результате многократного повторения эти слова ассоциируются у нее с веселой прогулкой. Мы с женой называли мороженое французским словом glace, чтобы не возбуждать детей. Но, как собаки, даже без знания французского, дети вскоре начали понимать, что за произнесением этого слова в парке часто появляется мороженое.

Упомянутые выше человекообразные обезьяны, жившие в неволе, имели значительный словарный запас, порядка сотен слов, что соответствует словарному запасу трехлетнего ребенка. Однако человекообразные обезьяны, в отличие от человека, не имеют никакого представления о грамматике или умении строить предложение, тогда как трехлетние дети обычно легко составляют предложение из четырех слов: «Я правда хочу мороженое». Никакие другие приматы не могут структурировать общение или использовать временные конструкции. То, на что способны дети, сильно отличается от того, на что способны обезьяны. Гены, мозг, анатомия и окружение обеспечивают канву, по которой дети обучаются сложным, абстрактным и символическим словам, грамматике, синтаксису и другим законам языка, причем делают это без усилий.