Наконец Маковский сложил скоросшиватели. Машинальным движением крайне усталого человека провел рукой по лицу. Запер дела в сейф и собрался уходить. Но тут, видимо, ему в голову пришла какая-то мысль, поскольку он, уже в пальто, подошел к телефону и набрал номер.

— Можно попросить профессора Казимежа Живецкого? — спросил он. — Ох, извини, Казик, не узнал тебя по голосу. Простужен? Ничего странного в такую погоду… Я бы хотел с тобой встретиться, надо кое-что обсудить. Было бы интересно узнать твое мнение. Конечно, это все мои профессиональные заботы… Ну, спасибо. Еду прямо к тебе. Кофе напоишь? До встречи.

Подполковник запер кабинет, по широкой лестнице спустился вниз и вышел на улицу. Мимо проезжало такси, и Маковский попросил отвезти его на Хожую, к дому сотрудников Польской Академии наук, где жил его друг Казимеж Живецкий, профессор философии Варшавского университета.

Это была старая и несколько странная дружба. Кажется, Маковский и Живецкий различались решительно всем: взглядами, темпераментом, характером. И все-таки их связывала настоящая мужская дружба, такая, которая не нуждается в частых встречах и длится до конца жизни. Перед войной, когда Станислав Маковский учился во втором классе одной из варшавских гимназий, туда пришел новый ученик. У одноклассников и учителей симпатии он не вызывал: очень уж был неразговорчив да еще постоянно кривил губы в иронической улыбке, что приводило буквально в ярость одного из преподавателей — историка. Молодой человек был равнодушен к спорту, даже в волейбол не играл, на уроках гимнастики не мог перескочить через коня или пройти по бревну. Не играл в карты, не интересовался девушками из соседней женской гимназии. Вдобавок никогда никому не подсказывал и не давал списывать. Сплоченный и дружный класс имел достаточно оснований, чтобы относиться к нему неприязненно.

Но у нового ученика оказалась и куча достоинств: он великолепно умел слушать, отличался прекрасной памятью и способностью логически мыслить. При этом оценкам не придавал большого значения. По предметам, которые не любил или которые его не интересовали, учился далеко не блестяще — затрачивал минимум усилий, лишь бы не получать двоек.

Все это способствовало тому, что никто особо не стремился занять место на парте рядом с ним. Случайно с новичком сел Станислав Маковский. Поначалу отношения между ребятами складывались просто враждебно. Слабым местом Маковского были математика и физика, а новый ученик все, даже самые трудные, задачи решал максимум за пятнадцать минут. Однако не могло быть и речи, чтобы он подсказал соседу или позволил у себя списать. Он был безжалостен. На этой почве между ребятами вскоре начались стычки. На обвинение в «нетоварищеском» отношении Живецкий абсолютно серьезно отвечал:

— Ты же учишься, чтобы знать. А тут никакое списывание не поможет. Если же получишь двойку, возьмешься за работу и овладеешь предметом.

Такие рассуждения, конечно, не могли убедить Станислава. Ребята поссорились и перестали друг с другом разговаривать. Так продолжалось довольно долго. Но однажды, когда перед Маковским возникла реальная опасность остаться на второй год из-за неуспеваемости по математике и физике, Живецкий неожиданно пришел к нему домой. Без всяких предисловий он сказал:

— Если не исправишь тригонометрию и физику, останешься на второй год. Я пришел подтянуть тебя по этим предметам, сам ты не справишься.

У этого шестнадцатилетнего парня был необыкновенный преподавательский талант. За час занятий с ним Маковский усвоил больше, чем за последнюю четверть. Двух недель оказалось достаточно, чтобы преподаватели увидели, как прежний двоечник начинает подтягиваться.

Хотя весь класс продолжал относиться к новичку по-прежнему враждебно или в лучшем случае равнодушно, между соседями по парте началось сближение, которое постепенно превратилось в дружбу.