Бросив Мандельштама, бегу, опережая ход поезда и фразы. Конец платформы. Столб. Столбенею и я. Мимовые вагоны: не он, не он, – он. Машу – как вчера еще с ним солдатам. Машет. Не одной – двумя. Отмахивается! С паровозной гривой относимый крик:

– Мне так не хочется в Крым!

На другом конце платформы сиротливая кучка: плачущая Аля: “Я знала, что он не вернется!” – плачущая сквозь улыбку Надя – так и не выштопала ему носков! – ревущий Андрюша – уехали его колесики!

3. Защита бывшего

Медон. 1931 год. Весна. Разбор бумаг. В руке чуть было не уничтоженная газетная вырезка.

         ...Где обрывается Россия

         Над морем черным и чужим.

То есть как – чужим? Глухим! Мне ли не знать. И, закрыв глаза:

         Не веря воскресенья чуду,

         На кладбище гуляли мы.

         Ты знаешь, мне земля повсюду

          Напоминает те холмы.

(Выпадают две строки)

         Где обрывается Россия

         Над морем черным и глухим.

         От монастырских косогоров

         Широкий убегает луг.

         Мне от владимирских просторов

         Так не хотелося на юг.

         Но в этой темной деревянной

         И юродивой слободе

         С такой монашкою туманной

         Остаться – значит быть беде.

         Целую локоть загорелый

         И лба кусочек восковой.

         Я знаю, он остался белый

         Под смуглой прядью золотой.

         От бирюзового браслета*

         Еще белеет полоса.

         Тавриды огненное лето

         Творит такие чудеса.

         Как скоро ты смуглянкой стала

         И к Спасу бедному пришла.

         Не отрываясь целовала,

         А гордою в Москве была!

         Нам остается только имя,

         Чудесный звук, на долгий срок.

         Прими ж ладонями моими

         Пересыпаемый песок.[6 - Впоследствии неудачно замененное: “Целую кисть, где от браслета” (примеч. М. Цветаевой).]

Стихи ко мне Мандельштама, то есть первое от него после тех проводов.