Изменить размер шрифта - +
Среди этих людей так принято. Малейшее слово подвергается обсуждению, о малейшем движении подробно сообщается. Как уберечь одновременно капусту, имя которой — «сегодня», и козу, имя которой — «завтра»? Слишком строга допрашивать — значит раздражить генерала, слишком низко кланяться — значит рассердить президента. Как быть одновременно в значительной мере супрефектом и в некоторой мере холуем? Как сочетать угодливость, которая может понравиться Шангарнье, с наглостью, которая может понравиться Бонапарту?

Супрефект вообразил, что ловко выйдет из трудного положения, сказав: «Генерал, вы мой пленник» — и с улыбкой прибавив: «Окажите мне честь позавтракать у меня».

Он обратился с теми же словами к Шаррасу.

Генерал лаконически отказался.

Шаррас пристально взглянул на супрефекта и ничего не ответил.

Тут у супрефекта зародились сомнения относительно личности арестованных. Он шепотом спросил комиссара: «Вы уверены?» — «Еще бы!» — ответил тот.

Супрефект решил пощупать Шарраса и, недовольный его манерой держать себя, довольно сухо спросил:

— Да кто же вы наконец?

Шаррас ответил:

— Мы — багаж. — И, указывая на своих стражей, в свою очередь очутившихся под стражей, добавил: — Обратитесь к нашим отправителям; спросите наших таможенников. Груз идет транзитом.

Заработал электрический телеграф. Растерявшись, Валансьен запросил Париж. Супрефект сообщил министру внутренних дел о том, что благодаря неусыпному личному наблюдению он только что задержал опаснейших преступников, расстроил заговор, спас президента, спас общество, спас религию — словом, что он захватил генерала Шанварнье и полковника Шарраса, бежавших утром с подложными паспортами из крепости Гам, очевидно с целью возглавить восстание, и проч. и проч. — и просит правительство указать ему, как поступить с арестованными, в проч. и проч.

Через час получился ответ: «Предоставьте им следовать дальше».

Полиция сообразила, что в порыве усердия она довела свое глубокомыслие до глупости. Так бывает.

Следующий поезд увез обоях арестованных; им не вернули свободу; им вернули их конвоиров.

Приехали в Кьеврен.

Пассажиры вышли из вагона, затем снова сели. Когда поезд тронулся, Шаррас вздохнул глубоко, радостно, как человек, выпутавшийся из беды, и промолвил:

— Наконец-то!

Он оглянулся вокруг и увидел рядом с собой своих тюремщиков. Они вошли в вагон вслед за ним.

— Что это? — воскликнул он. — Опять вы здесь!

Из двух стражей в разговоры вступал только один. Он ответил:

— Точно так, господин полковник.

— Что вы тут делаете?

— Мы сторожим вас.

— Но ведь мы в Бельгии.

— Возможно.

— Бельгия — не Франция.

— Может быть, и так.

— А что, если я высунусь из вагона, позову на помощь, заставлю арестовать вас, потребую, чтобы меня освободили?

— Ничего такого вы не сделаете, господин полковник.

— Как же вы можете помешать мне?

Агент показал рукоятку пистолета и ответил:

— Вот как.

Шаррас счел за лучшее расхохотаться и спросил:

— Где же вы, наконец, от меня отстанете?

— В Брюсселе.

— Иначе говоря — в Брюсселе вы отпустите меня на свободу, а в Монсе готовы пустить мне пулю в лоб?

— Совершенно верно, господин полковник.

— Впрочем, — сказал Шаррас, — это меня не касается. Это дело короля Леопольда. Бонапарт поступает с чужими территориями так же, как он поступил с депутатами.

Быстрый переход