На расстоянии около полумили к северо-западу от Седана, вблизи Ижа, излучина Мааса образует полуостров. Перешеек прорезан каналом, поэтому полуостров в сущности является островом. Туда прусские капралы согнали восемьдесят три тысячи французских солдат. Эту армию стерегли несколько часовых. Сама их малочисленность была оскорблением. Побежденные пробыли там десять дней — раненые почти без ухода, здоровые почти без пищи. Немецкая армия посмеивалась, глядя на них. Небо тоже не щадило пленных — погода стояла ужасная. Ни бараков, ни палаток. Ни одного костра, ни одной охапки соломы. Десять дней и десять ночей восемьдесят три тысячи пленных стояли биваком под проливным дождем, в непролазной грязи. Многие умерли от лихорадки, сожалея, что не погибли от картечи. Наконец их погрузили в вагоны для скота и увезли.

Императора король отправил в первое попавшееся место — Вильгельмсгое.

Какой жалкий лоскут — император без империи!

VIII

Я размышлял. Весь трепеща, я смотрел на эти поля, овраги, холмы. Мне хотелось оскорбить это страшное место.

Но священный ужас удерживал меня.

Начальник станции Седан подошел к моему вагону и стал объяснять то, что было у меня перед глазами.

Я слушал его, и мне виделись сквозь его слова слабые отблески Седанской битвы. Все эти разбросанные вдалеке среди полей деревушки, прелестные в ярком солнечном свете, были сожжены; их отстроили вновь. Природа, так быстро забывающая о прошлом, все восстановила, вычистила, прибрала и расставила по местам. Жестокие разрушения, произведенные людьми, исчезли, вечный порядок возобладал. Но, повторяю, как ни ярко светило солнце — для меня эта долина была окутана дымом и мраком. Слева, на дальнем пригорке, виднелась деревня; она называлась Френуа. Там во время сражения находился прусский король. На склоне этого холма, у дороги, я различил поверх деревьев три высоких шпиля: то был замок Бельвю; там Луи Бонапарт сдался Вильгельму; там он отдал и предал нашу армию; там, узнав, что король примет его не сразу, что нужно запастись терпением, он, мертвенно-бледный, опозоренный навек, безмолвно просидел около часа у двери, дожидаясь, пока Вильгельм соблаговолит впустить его; там прусский король принял шпагу Франции, заставив ее сперва потомиться в передней. Поближе, в долине, у начала дороги на Вандрес, мне указали жалкую лачугу: там, сказали мне, император Наполеон III остановился перед встречей с прусским королем; мне указали и тесный двор, где сейчас ворчала цепная собака; император сел на камень возле кучи навоза; в лице у него не было ни кровинки; он сказал: «Я хочу пить». Прусский солдат принес ему стакан воды.

Потрясающее завершение переворота! Выпитая кровь не утоляет жажду. Должен был настать час, когда у несчастного вырвался этот вопль муки и отчаяния. Позор уготовил ему эту жажду, а Пруссия — этот стакан воды.

Страшный осадок в чаше судьбы!

В нескольких шагах от меня, по ту сторону дороги, пять тополей с бледной, трепещущей листвой осеняли двухэтажный дом. Фасад его был увенчан вывеской. На вывеске крупными буквами значилось: «Друэ». Я не верил своим глазам. «Друэ», — а мне чудилось «Варенн». Трагическая случайность, сблизившая Варенн с Седаном, как бы хотела сопоставить обе эти катастрофы, сковать одной цепью императора, плененного чужестранцем, и короля, плененного его собственным народом.

Сквозь мглу раздумья я видел долину. На волнах Мааса мне чудился багровый отсвет; сочная зелень ближнего островка, которою я так восхищался, расстилалась на огромной могиле; там были погребены полторы тысячи лошадей и столько же солдат. Вот почему трава была так густа. Там и сям, теряясь в отдалении, виднелись пригорки, поросшие зловещей растительностью. Каждый из этих мрачных пригорков обозначал место гибели какого-нибудь полка; здесь полегла бригада Гийомара; здесь погибла дивизия Леритье; там был уничтожен 7-й корпус; вот там «размеренными и меткими залпами», как сказано в прусском отчете, была скошена, не успев даже доскакать до вражеской пехоты, вся кавалерия генерала Маргерита; с этих двух возвышенностей, выделяющихся среди холмов, обступивших ложбину, — Деньи, высотой в двести семьдесят метров, против деревни Живонны, и Фленье, высотой в двести девяносто шесть метров, против Илли, — батареи прусской гвардии расстреливали французскую армию.