|
Великое сердце британского народа сильно билось от волнения при известиях об успехах известной лошади на скачках и не могло уделить ни одного удара на приключения в далеких странах, но где-то глубоко в корпусе государственного корабля есть какой-то механизм, более или менее пристально внимающий иностранным делам. Этот механизм пришел в движение, и никто так не поразился и не удивился этому так глубоко, как держава, захватившая «Галиотис». Держава эта объяснила, что контроль над колониальными губернаторами и находящимися вдали военными судами дело чрезвычайно трудное, и обещала примерно наказать и губернатора, и военное судно. Что касается экипажа «Галиотиса», который, по полученным донесениям, принужден был поступить на военную службу в тропических странах, то держава освободит его как можно скорее и принесет извинения, если это будет признано необходимым. Извинений не потребовалось. Когда одна нация извиняется перед другой, миллионы любителей, не имеющих ни малейшего отношения к делу, вмешиваются в распрю и только мешают. Было предъявлено требование отыскать экипаж, если он еще жив – восемь месяцев о нем не было ни слуху ни духу, – и дано обещание, что все будет забыто.
Маленький губернатор маленького порта был доволен собой. Двадцать семь белых людей составляли очень значительную силу, которую можно было бросить на войну без начала и конца – войну в джунглях, среди огороженных частоколом селений, вспыхивавшую и затухавшую в течение многих сырых, жарких лет в горах за сто миль. Он считал, что сослужил хорошую службу своей стране, и, если бы кто-нибудь купил несчастный «Галиотис», ошвартованный в гавани, под верандой его дома, чаша удовольствия была бы полна. Он смотрел на изящно посеребренные лампы, которые взял из кают судна, и думал, что многое еще могло бы пригодиться ему. Но его соотечественники в этом сыром климате не отличались догадливостью. Они заглядывали в безмолвное машинное отделение и качали головами. Даже военное судно не соглашалось отвести «Галиотис» выше по течению, в такое место, где, как думал губернатор, его можно было бы починить. Само по себе судно мало стоило, но ковры в его каютах были, несомненно, прекрасны, а жена губернатора одобряла и зеркала.
Три часа спустя телеграммы летали вокруг него, словно бомбы. Он и не знал, что приносится низшими орудиями власти в жертву высшим, и что высшие не станут щадить его чувств. По словам телеграмм, он сильно превысил свою власть и не представил рапортов о событиях. Поэтому – тут он бросился в гамак – он должен доставить обратно экипаж «Галиотиса». Он должен послать за этими людьми и если это не удастся, то спрятать свое достоинство в карман и самому отправиться за ними. У него нет никакого права на то, чтобы заставлять похитителей жемчуга принимать участие в войне. Он ответит за это.
На следующее утро телеграммы желали узнать, нашел ли он экипаж «Галиотиса». Его следовало найти, освободить и кормить – кормить должен он – до того времени, пока его можно будет отослать на военном судне в ближайший английский порт. Если достаточно долго оскорблять человека высокими словами, посылаемыми поверх морского дна, следствием могут явиться важные события. Губернатор поспешно послал в глубь страны за своими пленниками, которые были в то же время и солдатами, и никогда полк милиции не был так доволен, что силы его уменьшаются. Никакая сила, кроме страха смерти, не могла заставить этих сумасшедших людей носить мундир. Сражаться они не желали, а только дрались между собой, поэтому милиция не пошла на войну, а осталась в селении, чтобы урезонивать новый отряд. Осенняя кампания потерпела фиаско, но зато англичан привели к губернатору. Весь отряд отправился охранять их, и волосатые враги, вооруженные пращами и трубками, радовались в лесах. Пятеро человек из экипажа умерли, но двадцать два, со следами укусов пиявок на ногах, выстроились перед верандой губернатора. |
