|
Наш хозяин долго беседовал с этим юношей, он сказал, что просто поражен – такой молодой, а уже так долго занимается воровством, что справедливо заслужил название закоренелого преступника, ибо, несмотря на порку, которой он подвергался два, а то и три раза, и тюремное заключение, выпавшее на его долю тоже не единожды, а несколько раз, и клеймо на руке, он все равно не исправился, ничто ему не помогло. Он прочел юноше страстную проповедь, сказал, что господь бог не только уберег его от виселицы, но оказывает сейчас новое благодеяние, убрав с его пути все соблазны и давая ему возможность зажить честной жизнью, о которой, быть может, он прежде и не ведал; пусть какое то время ему придется поработать в поте лица, однако он должен смотреть на это, только как на период ученичества – на обучение честности, которая поможет ему обрести себя и начать затем достойную жизнь. И еще он добавил, что пока он остается невольником, ему не будет случая заниматься мошенничеством, но и потом на свободе у него даже искушения не должно возникнуть вернуться к этому. Так, после долгих еще наставлений и добрых советов ему и остальным всех невольников наконец отпустили. Меня до глубины души растрогали речи нашего господина – и понятно почему, ведь они были адресованы молодому мошеннику, вору от рождения, подобно мне обученному лишь одному – как обчищать чужие карманы, и мне казалось, все, что мой господин говорил, было обращено ко мне, иногда у меня даже мелькала мысль, что воистину мой господин необыкновенный человек, если так точно знает про все, что я успел натворить в жизни. Каково же было мое удивление, когда, отпустив всех остальных невольников и, указав на меня, господин сказал своему управляющему: «Приведите ко мне вон того молодого человека!» Я работал здесь уже целый год, причем так усердно, что управляющий, он же главный надсмотрщик, хвалил мое поведение даже чрезмерно, а может, и вправду был им доволен, и все же я перепугался до смерти, услышав, что меня громко вызывают, потому что так обычно вызывали только тех, кто провинился и кого ждал кнут или другое какое наказание. Я вошел к нему, чувствуя себя настоящим преступником и, наверное, так и выглядел, словно меня застали на месте преступления и призвали к ответу пред лицо правосудия. Итак, я вошел, то есть меня привели к нему, во внутреннюю часть дома, в его гостиную; с прочими он беседовал обычно в большой приемной, где он восседал, словно господин судья или вице король на троне. Так вот, повторяю, когда я вошел к нему, он приказал своему управляющему покинуть нас; я остановился в дверях, как был, совершенно голый до пояса, с непокрытой головой, в руках мотыга (то есть прямо с работы), он велел мне положить мотыгу и подойти поближе; он показался мне не таким устрашающе суровым, как раньше, а может, мне просто иной представлялась его внешность, чем было на самом деле, ибо мы часто судим о вещах не по их истинным достоинствам, но по первому впечатлению. – Скажи ка, молодой человек, сколько тебе лет? – спросил мой господин, и разговор наш начался. Джек. Право, не знаю, сэр. Господин. А как тебя зовут? Джек. Все называют меня здесь Полковником , но, с вашего позволения, зовут меня Джек, ваша милость. Господин. Ну а как твое настоящее имя? Джек. Джек. Господин. Нет, как тебя окрестили, Полковник? И как твоя фамилия? Джек. Честно говоря, сэр, если быть откровенным, я мало что знаю о себе, а то и вовсе ничего, даже своего настоящего имени. Так меня звали все, сколько я помню себя, а какое имя дали мне при крещении, и как моя фамилия, и вообще крестили ли меня, этого я сказать не могу. Господин. Что ж, по крайней мере, честный ответ. Расскажи теперь, как ты попал сюда, за что тебя превратили в невольника? Джек. Если бы только у вашей милости хватило терпения выслушать меня до конца! Уверен, более горестной и исполненной несправедливости истории вам не доводилось слышать. |
