|
В третьей грамоте утвердительно благословляет сына примыслом своим Новгородом Нижним и Муромом; но о великом княжении Владимирском говорит опять предположительно: «А даст бог сыну моему великое княженье». Замечательнее всего в этих духовных то обстоятельство, что великий князь приказывает сына тестю Витовту, братьям Андрею, Петру и Константину, равно как троюродным братьям, сыновьям Владимира Андреевича; но ни в одной грамоте не говорится ни слова о старшем из братьев Юрии Димитриевиче – знак, что этот князь еще при жизни Василия Димитриевича постоянно отрицался признать старшинство племянника, основываясь на древних родовых счетах и на кривотолкуемом завещании Донского, где последний говорит, что в случае смерти Василия удел его переходит к старшему по нем брату; но здесь, как и во всех других завещаниях, разумеется кончина беспотомственная, ибо речь идет о целом уделе Василиевом, которого отчинная часть по крайней мере, если исключим великое княжение Владимирское, должна была переходить к сыновьям покойного; притязания брата Юрия, как видно, и заставили Василия в последней своей духовной грамоте сказать предположительно о великом княжении; в третьей грамоте нет также имени Константина Димитриевича в числе князей, которым Василий поручал своего сына. На первом плане в княжение Василия Димитриевича стоят, бесспорно, отношения литовские. Почти в одно время со вступлением на московский стол Василия в Литве окончательно утверждается тесть его Витовт; оба ознаменовывают начало своего княжения богатыми примыслами: Василий овладевает Нижним Новгородом и Муромом, Витовт – Смоленском. Примыслы эти достались им нелегко, не вдруг, и на берегах Волги и на берегах Днепра не обошлось без борьбы, довольно продолжительной. В этой борьбе оба князя не только не мешают друг другу, но находятся, по видимому, в тесном союзе, живут как добрые родственники, хотя Витовт и выговаривает себе Москву у Тохтамыша. Но как скоро литовский князь, утвердившись в Смоленске, начинает теснить Псков и Новгород, то Василий вооружается против него. Кажется, наступает решительная минута, в которую должен решиться вопрос о судьбах Восточной Европы, но ни потомки Всеволода III, ни потомки Гедимина не любят средств решительных: тесть и зять не раз выходят с полками друг против друга и расходятся без битвы; дело оканчивается тем, что Витовт отказывается от дальнейших покушений на независимость Пскова, куда московский князь посылает своих наместников; с другой стороны, и Василий принужден отказаться на время от богатого примысла – Двинской земли. Но мы видели, что порвание мира между тестем и зятем возбудило сильное неудовольствие в Москве; летописец жалуется, что не было больше в думе княжеской старых бояр, и обо всех делах начали советовать молодые. Кто ж были эти старые бояре, державшиеся союза с Литвою и осторожно поступавшие относительно татар, и кто были эти молодые, начавшие действовать иначе? Это мы узнаем из письма Эдигеева, которое он прислал великому князю, возвращаясь от Москвы в степи. «Добрые нравы, и добрая дума, и добрые дела в Орде были от боярина Федора Кошки; добрый был человек; которые были добрые дела ордынские – и он тебе об них напоминал; но это время прошло. Теперь у тебя сын его Иван казначей твой и любимец, старейшина, из которого слова и думы ты не выступаешь. А от этой думы улусу твоему теперь разорение и христиане изгибли. Так ты вперед поступай иначе, молодых не слушай, а собери старших своих бояр: Илью Ивановича, Петра Константиновича, Ивана Никитича да иных многих стариков земских – и думай с ними добрую думу». |
