|
Тамошних панов и паней греческого закона тебе не дают, а наших у тебя нет: хорошо ли это?» Ангелову дан был наказ – дознаться: когда идет у великой княгини Елены служба, то она на службе стоит ли? Елена отвечала Ангелову: «О церкви я била челом великому князю, но он и мне отвечает то же, что московским послам; поп Фома не по мне, а другой поп со мной есть из Вильны очень хороший. А боярыню как ко мне из Москвы прислать, как ее держать, как ей с здешними сидеть? Ведь мне не дал князь великий еще ничего, чем кого жаловать; двух трех пожаловал, а иных я сама жалую. Если бы батюшка хотел, то тогда же боярыню со мною послал; а попов мне кого знать? Сам знаешь, что я на Москве не видала никого. А что батюшка приказывает, будто я наказ его забываю, так бы он себе и на сердце не держал, что мне наказ его забыть: когда меня в животе не будет, тогда отцовский наказ забуду. А князь великий меня жалует, о чем ему бью челом, и он жалует, о ком помяну. А вот которая у меня посажена панья, и теперь она уже тишает». В грамоте к отцу Елена писала, что муж не дает следующих ей волостей потому, что тесть побрал у него много земель после заключения мира. Понятно, что Александр не хотел построить для жены православной церкви, не хотел окружать ее людьми православного исповедания, ибо понятно, как духовенство католическое и паны литовские латинского исповедания должны были смотреть на то, что их великая княгиня была греческой веры. Александр, давая знать римскому двору о браке своем с Еленою, обманул его насчет грамоты о вере, данной Иоанну, писал, что он обещал тестю не принуждать жены к принятию католицизма, если она сама не захочет принять его, следовательно, указывал на свою прежнюю грамоту, которая была отвергнута Иоанном. Но что значила для папы присяга, данная некатолику? И Александр VI отвечал литовскому князю, что совесть его останется совершенно чиста, если он употребит все возможные средства для склонения Елены к католицизму; только в 1505 году папа Юлий II позволил Александру жить с иноверною женою в ожидании смерти отца ее, который уже очень стар, или в ожидании какого нибудь другого обстоятельства. Поэтому неудивительно, что в 1499 году подьячий Шестаков прислал к вяземскому наместнику, князю Оболенскому, письмо следующего содержания: «Здесь у нас произошла смута большая между латинами и нашим христианством: в нашего владыку смоленского дьявол вселился, да в Сапегу еще, встали на православную веру. Князь великий неволил государыню нашу, великую княгиню Елену, в латинскую проклятую веру, но государыню нашу бог научил, да помнила науку государя отца своего, и она отказала мужу так: вспомни, что ты обещал государю отцу моему, а я без воли государя отца моего не могу этого сделать, обошлюсь, как меня научит? Да и все наше православное христианство хотят окрестить; от этого наша Русь с Литвою в большой вражде. Этот списочек послал бы ты к государю, а государю самому не узнать. Больше не смею писать, если бы можно было с кем на словах пересказать». Иоанн, получив записку Шестакова, послал в Литву Ивана Мамонова с приказом от себя и от жены к Елене, чтоб пострадала до крови и до смерти, а веры греческого закона не оставляла. Решившись начать войну, Иоанн хотел узнать средства противника и потому наказал Мамонову: «Пытать, был ли у Александра Стефанов посол и заключен ли мир между Молдавиею и Литвою. Польский и венгерский короли в мире ли с Стефаном? Турский и перекопский мирны ли с польским, литовским и молдавским?» Об отношениях Литвы к Молдавии сам Александр уведомил тестя чрез посла своего Станислава Глебовича, который объявил о мире между Стефаном и Александром и от имени последнего приглашал Иоанна помочь Молдавии против турок. |
