Между тем чрез избрание Владислава шведы необходимо превращались из союзников в врагов Московскому государству: они взяли Ладогу, но не имели
успеха под Иван городом, жители которого, несмотря на крайность, оставались верны самозванцу; Горн разбил Лисовского под Ямою, после чего
Лисовский и Просовецкий с донскими козаками отступили к Пскову, но рассорились, потому что Лисовский хотел служить Владиславу, а Просовецкий –
самозванцу; вследствие этого Лисовский пошел в Остров, а Просовецкий остановился в двадцати верстах от Пскова. Самозванец по прежнему укрепился
в Калуге и должен был, по видимому, готовиться к войне с прежним своим союзником Сапегою, который выступил в Северскую землю как будто для того,
чтоб отнять ее у самозванца, но на деле было иное: по соглашению с двоюродным братом своим – канцлером Львом, Сапега должен был поддерживать
Лжедимитрия, отвлекавшего внимание москвитян от замыслов королевских. Владения калужского царя были довольно обширны: так, например, Серпухов
принадлежал ему; здесь сидел воеводою от него известный нам Федор Плещеев. Оставшись один под Москвою с небольшим своим войском, Жолкевский
видел ясно всю опасность положения, видел, что русские только вследствие крайней необходимости согласились принять на престол иноземца и никогда
не согласятся принять иноверца, а Сигизмунд никогда не согласится позволить сыну принять православие. Но и теперь, как прежде, самозванец
продолжал помогать гетману; из страха пред простым народом, который не замедлит встать за Лжедимитрия при первом удобном случае, бояре сами
предложили Жолкевскому ввести польское войско в Москву; гетман согласился с радостию и послал расписать квартиры в городе; но в Москве сторожили
каждое движение: монах ударил в набат и объявил собравшемуся народу, что поляки входят в Москву, бояре испугались волнения и упросили гетмана
обождать еще дня три. Но гетман сам испугался, созвал коло в своем войске и сказал: «Правда, что я сам хотел поставить войско в столице, но
теперь, внимательно осмотревшись, впал в раздумье. В таком большом и публичном собрании я не могу открыть причин, которые препятствуют мне
поставить там войско, вышлите ко мне в палатки по два человека из полка, я им все открою». Когда депутаты пришли, гетман начал объяснять дело:
«Москва город большой, людный, почти все жители Московского государства сходятся в Кремль по делам судным, здесь все разряды. Я должен стать в
самом Кремле, вы другие – в Китай городе, остальные – в Белом. Но в Кремле собирается всегда множество народа, бывает там иногда по пятнадцати и
по двадцати тысяч, им ничего не будет стоить, выбравши удобное время, истребить меня там, пехоты у меня нет, вы люди до пешего бою неспособные,
а у них в руках ворота». Приведши в пример первого Лжедимитрия, который погиб вместе с поляками, гетман заключил: «Мне кажется гораздо лучше
разместить войско по слободам около столицы, которая будет, таким образом, как будто в осаде».
Но этому плану всего более воспротивился полк Зборовского, состоявший из тушинских поляков; последние не переставали жалеть, что у них вырвана
была из рук добыча, теперь по крайней мере надеялись, что если Москва будет в их руках, то и казна царская будет у них же, а тут гетман как
нарочно медлит, обнаруживает опасение и хочет становиться только в слободах. Депутат Зборовского полка, Мархоцкий, отвечал гетману: «Напрасно
ваша милость считает Москву так могущественною, как была она во время Димитрия, а нас так слабыми, как были те, которые приехали к нему на
свадьбу. Спросите у самих москвичей, и они вам скажут, что от прихода Рожинского до настоящего времени погибло 300000 детей боярских. |