Великий четверг прошел спокойно для поляков, но в пятницу пришла весть, что Просовецкий приближается к Москве с тридцатью тысячами войска.
Гонсевский выслал против него Зборовского и Струся; Просовецкий, потеряв в стычке с ними человек с двести своих козаков, засел в гуляй городах,
на которые поляки не посмели напасть и ушли в Москву. Просовецкий также отступил на несколько миль, где дождался Ляпунова, Заруцкого и других
воевод; в понедельник на Святой неделе все ополчение, в числе 100000 человек, подошло к Москве и расположилось близ Симонова монастыря, обставив
себя гуляй городами. Через несколько дней Гонсевский вывел все свое войско к русскому обозу, но русские не вышли с ним биться; он послал немцев
выбить русских стрельцов из деревушки, находившейся подле обоза, но немцы были отражены с уроном. Отбив немцев, стрельцы начали наступать и на
поляков, конница которых должна была спешиться и стреляться с ними. Конница русская во все это время не выходила из обоза; но когда поляки
начали отступать к Москве, русские вышли за ними из обоза; поляки остановились, чтобы дать им отпор, русские – опять в обоз; поляки опять начали
отступление, русские – опять за ними. Полякам пришлось очень трудно, едва успели они войти в Москву и больше уже из нее никогда не выходили.
1 апреля ополчение подошло к стенам Белого города: Ляпунов стал у Яузских ворот, князь Трубецкой с Заруцким – против Воронцовского поля, воеводы
костромские и ярославские – у Покровских ворот, Измайлов – у Сретенских, князь Мосальский – у Тверских. 6 апреля, ранним утром, поляки услыхали
шум,» взглянули – а уже русские заняли большую часть стен Белого города; у поляков осталось здесь только пять ворот или башен. Начались
ежедневные сшибки; Ляпунов храбростию, распорядительностию выдавался изо всех воевод: «Всего московского воинства властель, скачет по полкам
всюду, как лев рыкая», – выражается о нем летописец. Поляки находились в самом затруднительном положении. «Рыцарству на Москве теснота великая,
– писали Потоцкому под Смоленск, – сидят в Китае и в Кремле в осаде, ворота все отняты, пить, есть нечего». Съестные припасы для себя, конский
корм должны были доставать с бою. В начале мая на Поклонной горе раскинулся стан знаменитого рыцаря Яна Сапеги; он завел переговоры с русскими и
начал обнаруживать неприязненные намерения относительно осажденных; потом, не поладив с ополчением, вооружился против него, был отбит и
передался на сторону Гонсевского. Но последнему было мало от него пользы: скоро сапежинским рыцарям соскучилось стоять под Москвою, где было
нечего грабить, и они отправились к Переяславлю Залесскому; Гонсевский отпустил с ними также часть своего войска; зачем он себя ослабил таким
образом, поляки, бывшие с ним, не объясняют: по всем вероятностям, он принужден был к этому недостатком в съестных припасах.
Осажденных после этого осталось очень мало, тысячи с три с чем нибудь, кроме немцев и пехоты польской, бывшей, как мы знаем, в очень небольшом
числе. Чтоб прикрыть в глазах осаждающих эту малочисленность свою, поляки начали распускать слух, будто гетман литовский идет на помощь с
большими силами, тогда как русские знали лучше их, идет ли к ним кто или нет. В знак радости поляки начали стрелять из пушек и из ружей: «Нам
казалось, – говорит один из них, – что стрельба у нас была очень густая, но Москва из этой самой стрельбы заметила, что нас только горсть
осталась в стенах Кремля и Китая». Настрелявшись и думая, что задали большой страх Москве, поляки разошлись по домам и заснули спокойно в ночь с
21 на 22 мая. |